Кровавый корсар - Аарон Дембски-Боуден

Третьего выстрела не последовало. Корсар вогнал в грудь Пса кулак. Послышался влажный хруст. Затем Нерожденный отшвырнул тело в сторону — с куда большей злобой, чем труп Маруха до этого. Пес пролетел над бассейном и с тошнотворным треском врезался в противоположную стену и мешком свалился на палубу, где и остался лежать неподвижно.

Септимус стоял рядом с Октавией. Они вели синхронный огонь, но выстрелы практически не причиняли вреда выходцу из варпа.

— Твое око…

— Не сработает, — выдохнула девушка.

— Тогда беги.

Она прервала стрельбу и, превозмогая дрожь, вопросительно взглянула на Септимуса.

— Беги, — снова шепнул он.

Красный Корсар ринулся к Септимусу. Оружейник отступил, продолжая стрелять. Октавия потянулась к закрытому люку. В ту секунду, когда девушка коснулась железа, люк распахнулся.

— С дороги! — взревел Узас, отбросив ее в сторону.

Октавия упала на спину. Воин метнул свой топор.

Он все еще мог чувствовать боль.

Хотя огонь лазганов лишь слегка его оцарапал, выстрелы маленького ублюдка вышибли из Корсара дух, лишили речи и заставили корчиться от боли. Это воспламенило его гнев, что было только правильно, но, Кровь Пантеона, это было еще и мучительно.

Топор, врезавшийся Калебу в голову, вызвал такую же резкую, ошеломляющую боль. У Корсара была секунда на то, чтобы застонать, а уже в следующую он осознал, что клинок все еще активирован. Зубья, вонзившиеся в его череп после удара, щелкнули раз, второй… и начали перемалывать плоть.

Боль от выстрела, разнесшего в куски челюсть и горло, мгновенно забылась — по сравнению со стальными зубами, вгрызшимися в череп и превратившими мозг в кашу, прежняя боль была легче комариного укуса.

Тварь взревела, хотя из изувеченной глотки не вылетело ни звука. Голова Корсара теперь смахивала на разбитую яичную скорлупу, а от шеи остались клочья мяса и кровянистое месиво. Чудовище, озверевшее и ослепленное яростью, отвернулось от Септимуса, чтобы накинуться на своего величайшего обидчика — того, кто причинил ему такую сильную боль. Корсар бросился вперед, к Узасу, но на пути оказался бассейн. Перевалившись через кромку, тварь забарахталась в жиже.

Узас уже палил из болтера. Оружие рычало и содрогалось в его руках, всаживая в тело демона масс-реактивные снаряды. Снаряды взрывались в зловонном туловище, не производя никакого видимого эффекта. Приглушенные звуки этих бессильных разрывов почти обескураживали.

Ксарл возник рядом с братом, держа на изготовку двуручный цепной меч.

— Брось это! — рявкнул он.

— Оно хочет заполучить навигатора, — возразил Узас, снова перезаряжая и целясь.

И чуть не грохнулся на спину, получив бронированным локтем в наличник от Ксарла.

Узас тряхнул головой, прочищая мозги. Он перевел взгляд с Ксарла на приближающегося демона. Затем схватил Октавию за горло и грубо потащил прочь, следуя в коридор за Ксарлом.

У Калеба не осталось ничего, кроме ярости.

Корсар выбрался из бассейна и вывалился за дверь…

…где его уже ждали. Те, на кого он охотился, собрались в большую стаю. Они скорчились на полу, цеплялись за стены, висели на потолке — двадцать угловатых силуэтов в железных демонических масках. Каждая пара рубиновых глаз сочилась нарисованными красно-серебряными слезами.

Они щебетали, рычали, шипели и отплевывались. Среди них стояли два Повелителя Ночи с взведенными болтерами. Один держал за горло приз Калеба, не обращая внимания на пинки и корчи смертной.

Ее кровь пахла божественно, но Калеб не мог сфокусироваться на этом дивном запахе. Стая сомкнула ряды, двигаясь со звериной слаженностью. Гнев Корсара иссяк, словно гной, вытекший из проколотого нарыва. Казалось, Пантеон покинул его, почувствовав, что он стал бесполезен.

Калеб попытался призвать обратно свои силы: вновь пробудить в себе гнев, забыть про боль и напоить мускулы новой мощью.

Люк за спиной Корсара закрылся, отрезав его вместе с рапторами. Оглянувшись через плечо, Калеб увидел, как их закованный в броню вожак свесился с потолка и запер дверь когтистой клешней.

— Я съем твои глаза, — посулил Люкориф.

Все рапторы прыгнули одновременно.

Говорить было трудно, но она постаралась.

— Пес? — прохрипела она, борясь с болью в горле. — Пес, это я.

Октавия перевернула его. Служитель никогда не отличался ростом и красотой, но сейчас от него осталось и того меньше. Девушка взяла трясущуюся руку раненого в ладонь и сжала пальцы.

— Я устал, госпожа. — Его голос звучал так же слабо, как и ее собственный. — Спасибо вам за имя.

— Пожалуйста.

На глазах у нее выступили слезы. Слезы по мутанту-еретику. Ох, если бы отец видел ее сейчас…

— Благодарю за то, что заботился обо мне.

— Здесь темно. Так же темно, как на Нострамо. — Он облизнул распухшие губы. — Чудовище мертво? Вы в безопасности?

— Да, Пес. Оно умерло, и мне ничего не грозит.

Пес улыбнулся, стиснув грязными пальцами ее руку.

— Идет дождь, госпожа, — чуть слышно хмыкнул он.

Октавия вытерла свои слезы с израненного лица служителя, но он был уже мертв.

Узас повернулся к открывающейся двери. Он стоял в центре крошечной кельи, глядя на стену и размышляя о запахе крови, о ее маслянистой пленке на пальцах и на лице и о ее горьковатой сладости, обжигающей и дразнящей язык и губы. В этом запахе, вкусе и ощущении скрывалось имя бога. Бога, которого он ненавидел, но чтил, поскольку бог означал власть.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он тому, кто встал на пороге. — После Вилама. После того, что ты сказал в крепости. Я знал, что ты придешь.

Брат вошел в тесную келью — спартанское эхо прежней комнаты Узаса на борту «Завета». Если честно, воссоздать настолько неуютную обстановку было совсем несложно — здесь недоставало лишь груды черепов, костей и старых свитков в углу.

— Я не убивал его, — пробормотал Узас. — Это имеет значение?

— Имело бы, будь это правдой.

Узас понурился. Обвинение рассердило его, но настоящая злость, не говоря уже о ярости, покинула воина этой ночью. Он не спорил и не буйствовал — к чему сопротивляться неизбежному?

— Я не убивал Аркию, — сказал Узас, тщательно выговаривая слова. — Больше я тебе этого не повторю, Талос. Дальше делай как знаешь.

— Аркия был последним в длинной цепочке, брат. До него умерли Кзен, Гриллат и Фарик. А до них Ровейя. А до нее Джена, Керрин и Уливан. Ты больше века истреблял смертных из экипажа «Завета», и на тебе вина за гибель Третьего Когтя. Я не позволю тебе продолжать в том же духе на «Эхе проклятия».