Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

– Опомнись! Я хочу жениться на Тамаре, если ты на ней не женишься.

– А если женюсь? – Перелыгину стало тревожно, как во время сплава по горной речке в резиновой лодке, несущейся мимо торчащих черных камней.

– Тогда мое дело сторона, готов свидетелем быть, коли позовешь. – В словах Градова слышалась доброжелательность. – Я тебе не соперник. Просто реши.

– Ты ведь женат, – ляпнул первое, что пришло в голову, Перелыгин.

– Это препятствие устранимо, – улыбнулся Градов. – Высокие стороны возражать не будут.

– И как ты все представляешь? – Перелыгин чувствовал, что втягивается в какой-то безумный разговор, но хотел его окончания. – Идем к Тамаре и сообщаем, что мы ее переделили?

– Не ёрничай! – Градов держал разговор в спокойном русле, не давая Перелыгину сорваться. – Я хочу, чтобы ты принял решение. Любое. Если – нет, то просто не напоминай ей о себе какое-то время, найди причину, поругайся наконец. С остальным я сам разберусь.

– А если у тебя не получится?

– Значит, не судьба, – вздохнул Градов. – Значит, ей другая дорога заказана. Мы ей мешать не должны.

– Подожди… – Перелыгина осенила догадка. – И ты все это время… – Он осекся. – Или между вами… что-то было?

– Пусто мне, – сказал Градов. – Душа как воздушный шар – одна оболочка, и конфорка под ней еле фыркает. Еще лечу, но все ниже и ниже.

Об одном умолчал Градов, следуя своему правилу подправлять ошибки фортуны – о том, что еще до появления Перелыгина случилась у них мимолетная связь. Тамара прилетела на прииск в командировку, и Градов ошеломил ее своим напором. Две их встречи остались позади, теперь не имели никакого значения, вот Градов и промолчал: «Изменить ничего не изменишь, однако подумать можно черт знает что».

Перелыгин чувствовал вползающую в душу тоску. Вспомнил историю Раисы Барятинской. А сейчас он предавал Тамару. Делил женщину, будто вещь, и это не было абсурдом. Не возмутился, не ушел. Слушал, говорил и размышлял, что его влюбленность в Тамару в любовь не переросла. Почему? Кто скажет – почему? Его разум вел сердце из этой промежуточной жизни в ту, другую, задуманную давно, о которой напомнило письмо Лиды. Что лезет ему в голову? Надо прекратить этот нелепый разговор, они напились и несут всякую чушь.

– Отбрось романтику. – Голос Градова вернул Перелыгина к действительности. – О Томке надо подумать. Делать выбор приходится всегда. – Градов повертел в руке апельсин. – Мне можешь ничего не говорить, я пойму. Об одном прошу. Когда я на нее надавлю, знай, она к тебе кинется. Тогда – держись.

Некоторое время они молчали, перебирая подробности разговора, сблизившего и отдалившего их, наконец Перелыгин посмотрел на часы.

– Скоро восемь, наливай, что ли, столица своего часа дождалась.

– За то, чтобы у тебя там все срослось! – Градов понимающе оглядел Перелыгина. – Только не чувствуй себя подлецом или предателем. – Глаза его заблестели. – Мы честны перед собой и Тамарой, а жизнь всех по местам расставит. Теперь давай! – Они выпили, Градов поморщился. – Вот страна у нас! Пока Новый год до Москвы доберется, целую жизнь прожить можно.

Перелыгин вышел на улицу и принялся бродить возле дома, приводя в порядок мысли. На душе было муторно, потому что, по сути, Градов прав, хотя это, черт возьми, и не его дело. Но ведь он не мог решиться, а теперь, когда выход подвернулся сам собой, юркнул в него, как в проходной двор.

Из крайнего подъезда вывалилась засидевшаяся компания, затянула песню про надежду, которая компас земной. Когда они проходили мимо, Перелыгин заметил, что в компании только женщины. «Домой не пускают? – спросила одна. – Пойдем с нами, с новым счастьем познакомишься!» – Они захохотали и прошли мимо.

Перелыгин поднял голову, с удивлением глядя на свои освещенные окна, ему показалось, на кухне мелькнула чья-то тень. Он вошел в подъезд. Мимо под лестницу шмыгнул черный подъездный кот Бабай. Бездомное прошлое Бабая сформировало его наглый нрав: иногда среди ночи он начинал орать на весь подъезд, перемещаясь с площадки на площадку, пока кто-то не выставлял у двери съестное. Жил Бабай на верхнем, самом теплом, этаже. Но было у него одно важное из немногочисленных достоинств – дорожа терпением жителей подъезда, кошек в дом Бабай не водил, не терпел конкурентов.

Дверь в квартиру оказалась незапертой, Перелыгин вошел, слыша голос соседа с четвертого этажа по фамилии Семечка. Михаил Леонидович, по прозвищу Жмых, преподавал электрику в местном учебном комбинате.

На материке Семечка работал в техникуме и, несмотря на слабое зрение, сквозь толстые линзы очков сумел разглядеть хорошенькую студентку. Прознав о проделках мужа, жена Семечки устроила в техникуме скандал. Спасаясь от обвинений в совращении… развращении… разложении… использовании… и прочих грехах, а пуще от родителей Валечки, Михаил Леонидович уломал юную пассию бежать с ним на край земли за счастливой жизнью, которая почти состоялась.

Лишь иногда Михаил Леонидович высматривал близоруким взглядом новую жертву, больше не допуская излишеств во временных отношениях.

Но однажды вышла незадача. Отправив Валечку в отпуск, Михаил Леонидович засмотрелся на симпатичную продавщицу из отдела бытовой техники и пригласил ее обсудить наиболее предпочтительную марку магнитофона. Обсуждение продолжилось несколько ночей, и Михаил Леонидович не заметил, что из Валечкиного шкафчика исчез флакон французских духов, купленный им в подарок.

Объяснить пропажу застигнутый врасплох Михаил Леонидович не смог и получил сковородкой по голове. Валечка попыталась что-то разузнать у соседей, заходила и к Перелыгину, но расследование закончилось ничем и все само собой успокоилось.

Тамара уже легла, когда раздался звонок. Уверенная, что вернулся Егор, она распахнула дверь… Михаил Леонидович Семечка сидел на кухне, что-то взволнованно тараторя.

– Наконец-то, – сказала Тамара, – у нас тут «с легким паром» какое-то. – Она казалась веселой, усталость как рукой сняло.

– Слава богу, – запричитал Семечка. – На вас, Егор, вся надежда. Поговорите с ними. Вам поверят. Я же ни сном ни духом… Да как можно, как можно? Мне бы в голову никогда…

Он находился в возбужденном состоянии, не замечая, что сидит в зеленых трусах в ромашку и красной майке, с которой строго смотрит команданте Че.

Семечки отмечали Новый год у соседей на первом этаже. Ближе к утру Валечка ушла спать, а Михаил Леонидович себе еще позволил и разгулялся нешуточно. Наконец, попрощавшись, он начал восхождение на четвертый этаж. На лестнице вспомнил про забытые очки, но возвращаться не стал, продолжив путь. Толкнул незапертую дверь и тихонько прокрался на кухню попить чаю. Поставил чайник на плиту и уселся ждать. Похоже, он задремал, а очнулся от неприятного запаха – от чайника шел дым. Михаил Леонидович, близоруко исследуя причину, с удивлением обнаружил электрочайник на эбонитовой подставке. «Зачем Валечка достала его?» – вяло скользнула не вызвавшая последствий мысль. Кое-как в темноте он добрался до спальни, разделся и забрался под одеяло, чувствуя тепло спящей Валечки…