Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

Приезжий продолжал говорить, наконец воскликнул, что не сможет без нее и покончит с собой. Тут все и поняли, почему она выбрала именно это место для беседы. Раиса ключом отомкнула небольшой сейф, достала револьвер, положила его на стол, уставившись на визитера знаменитым взглядом с прищуром. Наверно, он прочитал в ее взгляде, что она никогда не поверит ни одному его слову, поэтому сказал: «Дура!» И ушел сквозь молчаливый строй расступившихся людей.

В начале шестидесятых Гвоздев умер. Дочь, Наташа, после школы уехала учиться в Ленинград, вышла замуж. Раиса Павловна ни с кем больше связывать свою жизнь не захотела. «Только в математике две половинки складываются в единицу, – смеялась она, дымя «Казбеком», с которым изменила «Беломору» фабрики Урицкого. – В семье две половины – целая пара, а в духовной жизни из двух полоумных и одного умного не сладить. На меня полтора умного мужика нужно, как мой Гвоздев, а таких больше нет». К дочери ехать тоже отказалась: «Не хватало им ржавой мины в доме».

В полночь на телеэкране появился Горбачев поздравлять народ. Все поднялись, накинули теплую одежду и вышли на улицу. Там уже гремела пальба, взлетали ракеты. Вдруг среди беспорядочной разнокалиберной трескотни грохнул взрыв, в черное небо взлетела огненная комета, в соседних домах погас свет.

– Ха! – крикнул Перелыгин. – Это Пилюлькин.

Пилюлькиным звали Игоря Поплавского – заведующего аптекой. Накануне он похвастался, что раздобыл у летунов большую сигнальную ракету.

У него хватило ума проволокой примотать гильзу к фонарному столбу. Когда все начали палить, он поджег шнур, раздался грохот, ракета ушла в небо, освещая Городок, а столб повис на проводах.

Новый год шагнул в восьмой от Москвы часовой пояс, оповестив о своем приходе, и двинулся дальше. Около четырех утра, когда он подобрался к Уралу, Градов сказал:

– А все-таки у нас две страны. Уральский хребет – последняя надежда. Бастион! – Он был весел и красноречив. – Ломоносов пророчил, что Россия будет прирастать Сибирью, а я скажу иначе: Россия будет спасена Сибирью! – Он вскинул голову, оглядев всех. – Портится страна, друзья мои, но Север – ее оплот и опора! Тут, – он оглядел всех блестящими глазами, – еще обитают настоящие люди.

– Э-э, какая я тебе опора? – засмеялся сосед Эдик. – Я простой армянский сапожник, маленький человек, да?

Обувку тачаю. Денег заработаю – сбегу. Дом на Севане дострою и сбегу.

– Он пятнадцать лет достраивает, – хохотнул Любимцев. – Скажи, что на твоем Севане делать? Раков ловить? А здесь ты лучший! Для многих Городок уже родина, – философски заметил он. – Второе поколение выросло.

– Что ж, им тут всю жизнь торчать? – Тамара оторвалась от женского разговора.

– Бабы вас всех отсюда, как клещей из собаки, повыдергивают, – пробасила Барятинская. – Женщине здесь сплошное мучение.

– Пора мне про вас писать, – пародируя ее взгляд, прищурился на Барятинскую Перелыгин. – Сколько можно отлынивать?

– Оставьте это, Егорий, – отмахнулась Барятинская. – Я человек «с душком», а вам непорочный нужен, прораб перестройки – так их, кажется, теперь называют?

– Ты расспроси Раю про наводнение, – ткнул Перелыгина в бок Любимцев. – Ее Груздев о нем еще Цесаревского предупреждал. А я пойду пока пельмени поставлю. Фарш, скажу вам, закачаетесь.

Вокруг тут же зашикали: какие пельмени?

– Заставлять не буду, – оглядел он всех строгим взглядом. – Только Новый год без пельменей что бразильский карнавал без самбы. – Он довольно шмыгнул носом, будто увидел полуобнаженных бразильских танцовщиц, уплетающих сибирские пельмени, и встал. – А ты расспроси, расспроси, – кивнул он Перелыгину. – Я долго не верил.

– Он не верил! – раскатисто засмеялась Барятинская. – Я, Егорий, после реабилитации очень правой себя ощущала. Незаслуженное недоверие оскорбляет, знаете ли.

Второй эпизод из летописи Городка с участием Барятинской случился летом пятьдесят седьмого. Сбылось предсказание Гвоздева. Золотая Река взбунтовалась и залила Городок основательно. Люди спасались на окрестных сопках, дома стояли в воде, по улицам плавали лодки. Появились мародеры.

Время было сложное – год назад ликвидировали «Дальстрой». На Индигирке и раньше расконвоированные зэки работали вплоть до помощников по хозяйству у начальства. Они хорошо знали, где у кого что лежит. В пятьдесят седьмом лагерей не было, но контингент оставался, жил в лагерных бараках, а работал на строительстве.

Пока соображали, что делать с мародерами, Барятинская, в кожаной куртке, перетянутая ремнями, села в лодку, подкараулила и расстреляла троих из револьвера. Остальные мгновенно попрятались, а убитых «списали» как жертв стихии.

– Ищите, Егорий, героев на золотых полигонах, в геологических партиях. – Барятинская своим прищуром опять примерилась к Перелыгину. – У вас это получается, а наше прошлое – не для газет. Слишком трагическое. В нем вдумчиво разбираться надо, вам же сенсации подавай.

– А судьбы, характеры, думаете, не нужны, – поднялась на защиту профессии Тамара. – Всегда хочется написать что-нибудь путное.

– Тамарочка… – Любимцев внес большую миску с дымящимися пельменями. – В судьбах пусть писатели копаются. У Егора хватка: в горном деле разобраться – это вам не фунт изюма, а он глубоко влез. Мне приятель из Совмина однажды говорит: почитаешь Перелыгина, так вас там половину разогнать пора. – Он положил в тарелку пельмени и подал Тамаре.

Егор слушал эту болтовню, прикладываясь то к коньяку, то к шампанскому. Его немного «вело», Городок казался сейчас особенно незащищенным и мог пасть как крепость, перейти в руки проходимцев, проникающих в окружение Сороковова, который дурачит государство, а он, Перелыгин, знает, что непостроенный прииск уже обречен и торит дорогу к краху, а поскольку строит его Сороковов, значит, он и торит дорогу к краху…

Они говорили об этом в больнице с Любимцевым, но тот неотразимо возразил: «Строить все равно придется, так лучше я, чем другой, а там – что будет, то и будет». В его голосе слышалась такая упрямая твердость, что Перелыгин не спорил.

– Согласитесь, – Градов подсел к Барятинской, – то время сохранило и свою особость, и легендарность. Есть в нем… – он пощелкал пальцами, – магия необыкновенного, преступного и привлекательного. Что бы кто ни говорил, а эта смесь будоражит и будет будоражить. Люди со свойствами того времени всегда интересны.

– Должна тебя разочаровать, Олежек. – Барятинская доверительно наклонилась к Градову, прислонившись к его плечу. – Романтика – да, легенд – сколько угодно, необыкновенного – выше крыши. А результат?

– А золото? – вскинул брови Градов.

– Двигайтесь поближе, Егорий. – Барятинская кивнула Перелыгину. – Не мешайте женщинам сплетничать, я хочу с вами, мужиками, выпить. Ты, Олежек, про человека забыл. Кого мы тут вырастили? Кто есть коренной дальстроевец? – Барятинская прицелилась в переносицу Градова. – Смесь… – Она приподняла фужер, посмотрела на свет. – Коктейль из свободного романтика, уголовного криминала, политического авантюриста, выправленного чекистами в духе марксизма-ленинизма, и прибавь сюда еще сталинский приказ.