Дети грозы. Книга 3. Зови меня Смерть - Мика Ртуть
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нельзя, моя прелесть. Его может снять только тот, кто поставил. Либо барьер сам упадет с его смертью.
— Тогда… Дайм, сними барьер, — чувствуя себя так, словно провалилась из одного кошмара в другой, попросила Шу.
И почти не удивилась, когда Дайм одними губами ответил:
— Нет.
Опять — боль, вина, сожаление, горечь. Боги, да что же происходит?
— Почему? Скажи мне, трижды доктор Люка, почему Дюбрайн не может снять барьер, который он же и поставил?
— Потому что мой брат — цепной пес. Раб. Он делает только то, что я прикажу ему. Не так ли, Дюбрайн?
— Так, — через силу, словно слова жги ему горло, шепнул Дайм.
Шу неверяще зажмурилась и тихо-тихо попросила:
— Люка, пожалуйста, ты же обещал… никогда… ты клялся перед Двуедиными!
— Я всегда выполняю обещанное, моя прелесть. Я не причиню вреда ублюдку. Поэтому… иди сюда. Ко мне. Ты же моя невеста, не так ли?
— Так, — выдавила Шу, нехотя открывая глаза и чувствуя, как ее охватывает отчаяние.
Проклятый Люкрес переиграл ее. Переиграл всех.
— Я хочу, чтобы ты любила меня, моя девочка. Всем сердцем. И ради тебя я буду милосерден. Ты будешь меня любить?
— Я… я постараюсь. Люка, пожалуйста! Он умирает! Пусти меня к нему!
— Потом, милая. Когда ты полюбишь меня. А пока… Полковник Дюбрайн, убери барьер и убирайся сам с глаз моих… в Хмирну! Сейчас же. Не оборачиваясь. Не останавливаясь. Пока не пересечешь границу Хмирны, ни с кем не разговаривать и не пытаться связаться ни с МБ, ни с Конвентом. Приблизишься к моей невесте меньше чем на десять локтей, или она к тебе — сдохнешь. Приказ ясен?
— Ясен, — почти беззвучно ответил Дайм. Одними губами, белыми. И так же тихо шепнул: — Прости, Шу.
— Он же умрет без целителя, Люка! Ты же не всерьез! Пожалуйста… я прошу тебя! — Едва преодолевая выворачивающую наизнанку тошноту, Шу обернулась к Люкресу, шагнула к нему. — Ты обещал быть милосердным!..
— Сир, я слушаюсь вас, — одновременно с ней подал голос Бастерхази.
На сей раз — не равнодушный и не пустой. Темный шер своим «я слушаюсь вас» напоминал и требовал. Платы.
— А, Бастерхази, — «вспомнил» о нем Люкрес. — Действительно, ты был послушен и заслуживаешь награды. Чуть позже, друг мой.
— Да, сир, — сказал Бастерхази, но прозвучало это как «нет, сир, сейчас же».
Если бы Шу могла, она бы восхитилась тем, как темный шер играет интонациями. И задумалась бы, почему его словарный запас сегодня ограничивается только «да, сир» и «слушаюсь, сир». Но какое значение имеет Бастерхази, когда Дайм умирает, а она ничего не может сделать?!
— Я милосерден, моя прелесть, — проигнорировав Бастерхази, Люкрес самодовольно улыбнулся Шуалейде. — Поэтому я поручаю шеру Бастерхази позаботиться об ублюдке. Забирай его…
— Люка! Не надо в Хмирну, прошу тебя! Люка!
— Надо, милая. Но так уж и быть, я позволю ему ехать завтра на рассвете… Стой, моя прелесть. Подойдешь к нему ближе или попробуешь лечить — убьешь его.
— Но… Люка, если не я…
— Прекрати лить слезы по ублюдку! Я и так слишком добр к нему! — нахмурился Люкрес. — Бастерхази, забирай Дюбрайна сейчас же. И помни, моя невеста желает, чтобы ублюдок остался жив.
— Слушаюсь, сир.
Шу не успела ничего сказать, как плац озарила ало-фиолетовая вспышка, с треском открылся портал, и оба, Бастерхази и Дюбрайн, исчезли.
А у Шу подкосились колени, закружилась голова — и она с трудом выдавила из себя:
— Ублюдок — это ты, Брайнон. Я сделаю все, что обещала, но ты об этом пожалеешь.
— Не думаю, моя прелесть. Не думаю. Ступай, готовься к нашей завтрашней свадьбе. Я хочу, чтобы моя невеста была ослепительна.
— Не ослепни сам, — прошипела Шуалейда, мечтая вцепиться ногтями и зубами в ненавистное лицо, разодрать его до крови, растоптать, уничтожить… и чувствуя, как в глазах закипают бессильные слезы, а она сама падает, падает…
— Я не отпускал тебя! — было последним, что она услышала перед тем, как ласковые стихийные потоки унесли ее куда-то… кажется — домой, в башню Заката… или сразу в Ургаш, неважно.
Совершенно неважно. Потому что Дайм… если Дайм умрет…
«Мы отомстим, мы отомстим, — пели призрачные голоса, укладывая Шуалейду в постель. — Наша месть будет прекрасна, изысканна и сладка!»
Все распоряжения бургомистра Найриссы шера Солер, сделанные со второго дня месяца каштана с. г., лишены силы. Гонорары светлым шерам Бланко, Кармона и Винсенте признаны выплаченными незаконно. Вышеозначенным шерам велено в трехдневный срок вернуть казенные средства и выплатить штраф за нарушение параграфа 17 Шерского Уложения от 901 г. до основания империи. Также вышеозначенные шеры лишены лицензии на государственную службу сроком на десять лет.
Смерть капитана Лопеса и незамужней Ниньи бие Стелья по результатам расследования признана убийством из ревности.
Стриж бие Морелле, Стриж, Новолуние, Найрисса.
Стриж вглядывался в ранних прохожих, в сумрак между домов и деревьев. Рука сама тянулась выхватить клинок, Тень стелилась под каждый шаг, манила силой и безопасностью, но Стриж держался, повторяя, как умну отрешения: «Шорох, брат мой».
Сгусток тьмы обрушился ниоткуда, вбил в Ургаш. Стриж не успел крикнуть «Стой, брат!», не успел даже подумать, как смерч боя завертел его. Мир вокруг застыл и замолк, двигались лишь двое соперников. Впервые Стриж бился с равным, впервые — без надежды на помощь и пощаду.
Он словно разделился на две части. Одна кружилась, прыгала, рассекала густой воздушный кисель шпагой и дагой, вертела обманные финты и направляла каждый удар — в смерть. «Хисс ждет, служу Хиссу!» А вторая в ужасе цеплялась за первую, отводила клинок и долбила в виски: «Это же твой брат! Остановись! Не смей!»
«Не мешай, убью!» — рыкнуло то, что было убийцей по имени Стриж, отбрасывая жалкую сентиментальность под ноги сопернику. Врагу. Жертве.
«Убью!» — отозвался эхом враг. Бывший друг. Бывший брат.
«Ни звезды, ни окружья… фонарь и веревка… ость и узел…» — зазвенел крик гадалки где-то давно и далеко, отозвался мгновенным пониманием: связь!
Себастьяно — отброшенная Рукой Бога за ненадобностью часть сознания — потянулся к своему отражению, захлестнул петлей шею себя-убийцы, из последних сил вытолкнул обоих из Тени в обычный мир. Вовремя: клинок почти достал горло брата. Рассерженная Тень зашипела, обожгла. Себастьяно ворвался сам в себя, вытесняя из тела безумное чудовище. Ослепительная боль, до рвоты, закружила его: прочь, ножницам Хисса не нужна душа!