Александр Попов - Моисей Радовский

Сохранилось немало фотографий, запечатлевших Попова, начиная с детского возраста и кончая посмертными снимками. Вся эта иконография, конечно, позволяет в значительной мере воссоздать облик изобретателя радио. Но фотографии фиксируют только отдельные, не всегда характерные мгновения. К счастью, те, кто писал о Попове, не прошли и мимо его внешнего облика. В воспоминаниях Д. А. Рожанского имеются такие строки: «Перенесясь в воспоминаниях на 20 лет назад, к началу моей научной жизни, я вижу перед собой грузную фигуру А. С. Попова, его широкое русское лицо с редкой бородкой и нависшими бровями, его суровую застенчивость, вдруг освещаемую улыбкой, и внимательный взгляд на собеседника»[775].

Д. А. Рожанский работал с Поповым в последний год его жизни. Она оборвалась во время революционных событий 1905 года. В движение против существовавшего строя были втянуты и научные силы страны. Все громче выражалось недовольство ученых. Вначале это были отдельные голоса, но с началом революции они приняли характер массового сплоченного выступления, известного в истории под названием «Записка 342 ученых»[776]. Среди подписей этих ученых имеется и подпись профессора А. С. Попова.

У названного документа была своя предыстория. В конце 1904 года В. И. Вернадский, тогда еще профессор Московского университета, выступил с призывом к русским ученым сплотиться и общими силами повести борьбу с реакционными порядками, превращающими высшую школу в казарму, а профессоров и преподавателей в полицейских чиновников[777]. «По требованию министра просвещения Н. П. Боголепова, — писал Вернадский, — профессор обязан в своей деятельности выражать и проводить взгляды правительства… он не только ученый, но и звено бюрократической машины». В своей статье, призывавшей русских ученых собраться на специальный «профессорский съезд», Вернадский указывал на унизительное положение, в которое поставлены профессора и преподаватели высших учебных заведений: «Одинаково как отношение к ним государственной власти и администрации, так и определенное уставами положение их внутри академических учреждений находится в полном противоречии с тем местом, которое должен занимать профессор в жизни своего народа, и резко нарушает живые государственные потребности страны. Русский профессор находится под особым полицейским надзором. Каждый его шаг и каждое неосторожно сказанное им слово могут вызвать и не раз вызывали полицейские и административные возмездия, в результате которых являлось прекращение профессорской деятельности, стеснение, а иногда многолетнее ослабление его научной работы. Если профессор не вошел в состав бюрократической машины, не присоединился к тем силам, которые активно поддерживают полицейский бюрократизм, губящий нашу страну, вся его жизнь может пройти в душных тисках специального полицейского надзора; он не может быть уверен, что по произволу администрации и по неизвестным ему причинам он в один прекрасный день не будет устранен от дорогой ему деятельности. И это устранение может произойти в самой грубой и унизительной форме, без всякой возможности выяснить и понять случившееся»[778].

Живое слово выдающегося ученого отражало мысли и чувства всей передовой научной общественности страны, которая, казалось, только и ждала этого слова, прозвучавшего как клич к коллективным действиям. Выступление В. И. Вернадского действительно нашло горячий отклик в научных кругах всей страны. Среди ученых столицы возникла мысль составить записку о положении и нуждах образования — среднего и высшего — и огласить ее на банкете по случаю 150-летия Московского университета, которое предполагалось отметить как праздник всей русской науки. Банкет не состоялся, но записка была составлена и под названием «Нужды просвещения» за подписью 342 научных работников была опубликована в газете «Наши дни» в январе 1905 года. На другой же день в редакцию газеты начали поступать заявления — как коллективные, так и индивидуальные — работников учебных заведений и научных учреждений с просьбой присоединения и их подписей под запиской.

«По самому характеру своего призвания, — читаем мы в записке, — высшая школа должна подготовлять деятелей, сознательно и правдиво относящихся к окружающей действительности; между тем необходимая для осуществления этой ответственной задачи свобода исследования и преподавания настолько отсутствует, что даже чисто ученая и преподавательская деятельность не гарантирована от административных воздействий. На страницы истории высших учебных заведений до последнего времени приходится заносить случаи, когда профессора и преподаватели — и среди них нередко выдающиеся научные силы — усмотрением временных представителей власти вынуждаются оставить свою деятельность по соображениям, ничего общего с наукой не имеющим. Целым рядом распоряжений и мероприятий преподаватели высших школ низводятся на степень виновников, долженствующих слепо исполнять приказания начальства. При таких условиях неизбежно понижение научного и нравственного уровня профессорской коллегии, неизбежна и та потеря уважения и доверия к учителям, которая является роковою для современной жизни наших высших учебных заведений»[779].

Авторы записки понимали, что корень зла кроется не только в том, что система просвещения страдает вопиющими дефектами. «Угрожающее состояние отечественного просвещения, — подчеркивали они, — не дозволяет нам оставаться безучастными и вынуждает нас заявить наше глубокое убеждение, что академическая свобода несовместима с современным государственным строем России[780]. Для достижения ее недостаточны частичные поправки существующего порядка, а необходимо полное и коренное его преобразование. В настоящее время такое преобразование совершенно неотложно. Тяжелые испытания, переживаемые нашей родиною, с полной ясностью для всех показали, в какую крайнюю опасность ввергается народ, лишенный просвещения и элементарных гарантий законности». Авторы не ограничились одной констатацией возмутительных порядков, царивших тогда в стране. Для уничтожения этих порядков ученые, говорится в записке, присоединяются к тем все громче раздающимся голосам, которые требуют установить в стране «начала политической свободы».

Вскоре после публикации записки нараставшая революционная волна заставила правительство пойти на некоторые уступки, в частности согласиться на автономию высшей школы. Последняя выразилась между прочим и в том, что во главе высших учебных заведений были поставлены директора, избранные профессорско-преподавательской коллегией из наиболее уважаемых и авторитетных ученых. Ранее управление высшим учебным заведением поручалось назначенному министерством чиновнику, нередко имевшему к науке весьма отдаленное отношение. Таким образом, руководство высшей школы почти повсеместно обновилось.