Краткая история Японии - Джон Г. Кайгер

Заключение

За несколько лет до 1937 года попытки государства диктовать нации во всем свою волю, имевшие ограниченный успех в экономической сфере, оказались вместе с тем весьма эффективными в подавлении личных и политических свобод. В конце 1920-х годов власть наладила систему внутреннего контроля, несмотря на организованную деятельность радикальных группировок и общий рост осведомленности о месте человека в обществе. Национальное сознание насаждалось с беспрецедентной для японской истории настойчивостью. К тому же правительствам в те времена никогда не приходилось всерьез бороться с политической оппозицией, которая могла бы объявить, что она больше заботится о благе родины, поскольку бюрократическая элита эпохи Мэйдзи в процессе реставрации монархии практически отождествила себя с высшим символом национальной идентичности — самим императором.

Тем не менее, если в 1930-х годах преемники государственных деятелей эпохи Мэйдзи по-прежнему могли утвердить власть государства во имя императора у себя на родине, решить проблемы внешней политики, прикрывшись тем же символом перед лицом иностранных националистов, особенно китайских, им уже не удавалось. Их собственная крайняя форма национализма, в некоторых смыслах хорошо послужившая им внутри страны, в качестве инструмента внешней политики была бесполезной. Однако правительство не торопилось отказываться от этого инструмента, поскольку он оправдывал изменение мирового порядка и объяснял сущность японской нации и государственности.

Кроме того, приверженность японского правительства в конце 1930-х годов идее, что страна действительно является государством императора, и успешное подавление иных мнений дополнительно усложнили решение самой большой проблемы политической жизни. Туман ультранационалистической философии отвлекал внимание от фрагментации политического руководства. Процесс модернизации поднял на вершины власти новых людей, которые претендовали на участие в политике, чтобы обеспечить бесперебойную работу важных областей государственной жизни: это были военные, руководители гигантских синдикатов и партийные деятели. В отсутствие ключевой группы людей, которые могли бы выносить непростые вердикты, как это делали гэнро, и принимать важнейшие решения во внешней политике, настойчивым политикам ничто не мешало давить на коллег именем императора. И конечно, нужно помнить о том, какую важную роль сыграли предусмотренные конституцией полномочия военных, поскольку все, что они делали, имело под собой законные основания.

По мнению одних специалистов, критически значимой в 1930-е годы стала неспособность японских политических партий выдвинуть из своих рядов ни одного по-настоящему авторитетного для всех лидера, другие придают первостепенное значение узости взглядов военных и других политических группировок. Но в целом как во внутренней политике, так и во внешних отношениях наряду с упомянутыми аспектами свою роль сыграли фрагментация японского правительства и потеря рациональной гибкости и политического единства. Сложившаяся в 1930-х годах ситуация резко контрастировала со стилем правления эпох Мэйдзи и Тайсё, менее жестким и в то же время по-настоящему согласованным. Больше того, при этой самой фрагментации правительства возникала опасность размывания ответственности за принятые решения, чего позволить себе в обстоятельствах, сложившихся во внешней политике в 1937 году и позднее, Япония никак не могла.

Годы с 1937 по 1952-й оказались, пожалуй, самыми насыщенными событиями в истории японского государства. Они начались с первого в истории страны вторжения во Внутренний Китай, за которым в декабре 1941 года последовали внезапное нападение с воздуха на сильнейшую мировую экономическую державу и отправка войск в отдаленные регионы — Бирму, Новую Гвинею, на Суматру и Соломоновы острова. В конце 1930-х — начале 1940-х годов власти Японии предпочитали решать проблемы в отношениях с иностранными государствами силовыми методами. При этом неадекватная оценка воли народов этих государств к сопротивлению сопровождалась преувеличенной уверенностью в силе духа самих японцев. От риторики нового «нравственного» порядка в Восточной Азии и соседних регионах и ультранационалистического пыла, который сопровождал первые вылазки и поддерживал продвижение японских военных, после разгрома Японии не осталось и следа. Сила столкнулась с превосходящей силой — в воздухе, на море и на суше, и в августе 1945 года японцы впервые в своей истории потерпели недвусмысленное и очень жестокое поражение.

Как это ни парадоксально, центральный элемент идеологии Японии, институт императорской власти, сыграл жизненно важную роль в примирении нации с поражением и последовавшей за ним оккупацией страны иностранными войсками. Императорская власть сохранилась, чтобы стать частью обновленного конституционного порядка под иностранным руководством[176]. После того как поражение в войне положило конец карьере ряда военных и тех, кто активнее всего их поддерживал, в Японии возобладали иные настроения. Новый порядок подразумевал и новый язык — язык демократии. Озабоченные восстановлением разрушенного, новые лидеры страны сосредоточили внимание на внутренних реформах. Оккупационные власти и новые главы государства использовали правовые инструменты, чтобы преобразовать жизнь нации, одну область за другой, не разжигая революцию, а стремясь ее предотвратить. После войны люди готовы были воспринимать эти перемены, причем очень отзывчиво. Вместе с тем внешнюю политику Японии после 1945 года можно назвать инертной. После капитуляции во Второй мировой войне страна не обладала государственным суверенитетом, правительство и император подчинялись верховному командующему союзными войсками. Другими словами, иностранная оккупация не позволяла Японии занимать даже самостоятельную, не говоря уж о ведущей позиции в международных отношениях, как это было в предыдущие 50 лет.

Война в Китае

На фоне усиленного сопротивления китайцев действиям Японии на дальнем севере своей страны произошел так называемый инцидент 1937 года. Японские военные не планировали начинать тотальную войну, но 7 июля на узловой железнодорожной станции на южной окраине Пекина случилась очередная стычка ее солдат — на этот раз из гарнизона, расквартированного в Китае по условиям договора, заключенного в 1901 году, после Ихэтуаньского восстания (восстание боксеров), — с китайскими военнослужащими. Никаких решительных действий со стороны Японии за этим не последовало, поскольку у нее не было конкретных территориальных целей, как, например, в Маньчжурии в начале десятилетия. Правительство и высшее армейское командование колебались, однако на них активно давили политики, которые не собирались спускать китайцам явное неповиновение, а кроме того, были очень раздражены поведением националистов, обосновавшихся в Нанкине. Во время китайского инцидента 1937 года японский гарнизон насчитывал около 10 000 человек. Его решили усилить и отправили туда подкрепление — 240 000 военнослужащих. Значить это могло только одно: Япония намерена не только продемонстрировать националистам силу, но и в целом «урегулировать» свои дела в Китае.