Черное море. Колыбель цивилизации и варварства - Нил Ашерсон

Даже картина общей культурной традиции как свидетельства этнической идентичности слишком часто распадается при первой поверке неумолимыми фактами. Свойственное понтийским грекам ощущение, что “дом – это Эллада”, можно с логической точки зрения оспорить, указав, что многие из них не говорят по‑гречески, что они получили русское образование, что их биологическое смешение с тюркскими, иранскими, картвельскими и славянскими народами, пусть и незначительное, продолжалось непрерывно более трех тысяч лет, что большинство из них родилось и выросло не среди оливковых дерев и морских ветров, а в советской Средней Азии.

Можно (хотя это было бы неразумно) отправиться к крымским татарам, которые строят свои дома на пустырях за Симферополем, и сказать, что их пылкое убеждение в своей этнической идентичности и в том, что здесь их родина, ложно. Вы можете привести разные доказательства в пользу такой точки зрения. Вы можете напомнить им, что татары Золотой Орды променяли собственный монгольский язык на тюркскую речь местных половцев, что они отреклись от шаманизма ради ислама, что они непрерывно скрещивались с турками и с русскими и что, подобно грекам и по тем же трагическим причинам (из‑за депортации), их “родная земля” чаще всего не Крым, а Казахстан или Узбекистан. Но и в случае греков, и в случае татар вы при этом упустили бы главное.

Доказать, что некая традиция ошибочна или вымышлена, не значит положить истории конец. Притязание на национальную независимость не исчезает просто по той причине, что легитимизирующая его версия национальной истории отчасти или целиком не соответствует действительности, как это часто и бывает. Чувство принадлежности к определенной культурной традиции может быть субъективно реальным до такой степени, что становится объективным социополитическим фактом, какими бы выдумками оно ни приукрашивалось. Дедов топор по‑прежнему лежит на столе, блестящий, острый и весьма прочный.

Это книга об идентичностях и о тех зеркалах, которые используются, чтобы возвеличить или исказить идентичность, – личинах национализма. Эрик Хобсбаум предупреждал, особенно настойчиво в годы, последовавшие за революциями 1989‑го, что долг историка – всегда разоблачать элемент мифа в построении наций или этносов, и его герой в этой особой борьбе (и один из моих собственных героев) – Т. Г. Масарик. Этот педантичный, властный, несгибаемо честный человек был отцом и первым президентом независимой Чехословакии. Однако Масарик не побоялся противостоять взрыву оскорблений, объявив, что “Рукописи о Либуше”, эпические поэмы, которые, казалось, доказывали существование особой древней чешской культуры, были подделками.

Больше всего Хобсбаум страшится голосов, заявляющих: “Мы отличаемся от всех остальных, и мы лучше всех остальных”. На Черном море такие голоса в последние годы раздаются нередко, они говорят по‑русски или по‑турецки, а иногда по‑румынски или по‑грузински. Но это идея с материка, и ее вторая составляющая – насчет “превосходства” – редко встречала большую поддержку на самом побережье. Там различия очевидны и многочисленны, и этнического напряжения хватает всегда. Но громкая мораль из этого факта выводилась где‑то в другом месте. Отнюдь не греческие колонисты в Ольвии или Херсонесе изобрели противопоставление между “нашей цивилизацией” и “их варварством”, а интеллектуалы военного времени в далеких Афинах.

Когда Адам Мицкевич приезжал на Черное море – в первый раз в юности и во второй, чтобы там умереть, – он приезжал как польский патриот, чьей высшей целью было восстановление польской независимости и государственности. Но его национализм, старомодный, еще не Нового времени, не предполагал, что поляки лучше других, и не допускал, чтобы свободная Польша нуждалась в подложных верительных грамотах, чтобы снова войти в историю.

Человеческое воображение, бесконечно хвастливое и изобретательное, простирается над землями и морями до тех пор, пока целиком не окутает их своим покровом. Но в этот самый момент мысленного завоевания покров этот начинает изнашиваться, в нем появляются ширящиеся прорехи, пока он наконец не распадается, оставляя лишь мотки рассыпающихся волокон, которые разносит ветер. И тогда снова возникает берег, населенный людьми, которые не являются теми сыновьями и дочерями, которых ожидали их предки, и море, чья рыба понемногу видоизменяется и меняет свои маршруты каждый сезон.

Хорхе Луис Борхес включил в свой сборник коротких стихотворений и новелл “Создатель”, опубликованный в 1960 году, отрывок, озаглавленный “Суарес Миранда, «Путешествия осмотрительных мужей»; Лерида, 1658”. Несмотря на эту атрибуцию, пассаж принадлежит перу Борхеса и – постольку, поскольку это касается этого отчета о Черном море, – к нему нечего добавить.

Приблизительно 850–800 гг. до н. э. Первые скифы появляются в черноморской степи.

Приблизительно 750–700 гг. до н. э. Первые ионические греческие колонисты основывают торговые поселения на черноморском побережье.

Приблизительно 700 г. до н. э. Основание греческой колонии в Ольвии.

512 г. до н. э. Первое вторжение персов в Европу. Дарий пересекает Босфор и Дунай и, согласно Геродоту, преследует скифов в Донской степи.

490 г. до н. э. Персидская армия потерпела поражение в Марафонской битве.

480 г. до н. э. Второй крупный поход персов под предводительством Ксерскса, закончившийся поражением от Афин в морской битве при Саламине.

Приблизительно 480 г. до н. э. Греческие колонии в Крыму и Таманском регионе объединяются в Боспорское государство.

472 г. до н. э. В Афинах впервые представлены “Персы” Эсхила.

Приблизительно 450 г. до н. э. Геродот посещает Ольвию и вслед за тем начинает публикацию “Истории”.

440–37 г. до н. э. (?) Перикл посылает морскую экспедицию, чтобы заполучить для Афин греческие колонии на северном побережье Черного моря.

438 г. до н. э. Династия Спартокидов, правящая Боспорским царством, учреждена в Пантикапее.

432 г. до н. э. Завершение Парфенона в Афинах.

431 г. до н. э. Впервые представлена “Медея” Еврипида.

431–404 гг. до н. э. Пелопоннесская война.

356 г. до н. э. Рождение Александра Македонского (Великого).