Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Тут на публику излился дождь мелких разноцветных предметов. Квадратики пергамента порхали и мельтешили, как бабочки. Ослепленные солнцем зрители не понимали, откуда взялись талоны, а те сыпались тысячами. По мере их приземления в толпе зазвучали радостные и возбужденные крики:

– Каравай хлеба! У меня талон на дармовой каравай хлеба!

– Ха! Мой куда лучше! Я получу серебряный браслет!

– А я – корзину колбасы и сыра. Семье на месяц хватит!

Люди начали сражаться за клочки пергамента, подпрыгивая и ловя падающие, ползая по полу в поисках осевших. Поднялась веселая суматоха.

– Тит манипулирует людьми, точно малыми детьми, – вздохнул Эпафродит, рассматривая свой талон, который сулил ему кувшин гарума.

– Ты что-то загрустил, – заметил Луций.

– Вспоминаю старые времена. Чего достиг бы Нерон, построй он не Золотой дом, а вот такой амфитеатр в угоду толпе? Людям не нужен император в роли Эдипа. Им нужен бык, парящий в небесах!

– Кстати, о быке… куда он делся? – спросил Марциал.

Щурясь на солнце, Луций посмотрел вверх. Ни быка, ни наездника не было видно – как и вознесшей их штуковины. Пока зрители отвлеклись на талоны, бык, седок и веревка волшебным образом исчезли, создав иллюзию, будто Минотавр увлек Геракла на Олимп, и оба растворились в эфире. По мере того как публика осознавала случившееся, по амфитеатру покатилась новая волна восторженных возгласов.

Среди общего ликования объявили второй антракт.

Когда Луций и его товарищи встали, потягиваясь и разминая члены, явился хорошо одетый посыльный и что-то шепнул Марциалу на ухо.

Тот округлил глаза:

– Всех троих?

Посыльный молча кивнул.

Марциал обратился к друзьям:

– Сбылась мечта ничтожного поэта! Идите оба за мной. – Не дожидаясь спутников, он спешно двинулся вперед.

– Куда он нас ведет? – спросил Луций.

– Полагаю, какой-то его покровитель устраивает в перерыве частную пирушку, – сказал Эпафродит. – Снова вино и яства, но побогаче.

Луций оглянулся. Корнелия беседовала с сестрой-весталкой и как раз обратила лицо в его сторону. Он хотел задержаться в надежде обменяться прощальными взглядами, но Эпафродит взял друга за руку и увлек за собой.

Они последовали за Марциалом и курьером через вестибул, затем миновали кордон преторианцев и вступили в роскошно обставленный коридор, который заканчивался пролетом ступеней из порфира – пурпурного с алыми прожилками мрамора, сияющего под рассеянным солнцем.

Марциал запрыгал вслед за курьером по лестнице. Оглянувшись, он увидел, что друзья замешкались.

– Эй, не стойте столбами! Идите же!

Луций с колотящимся сердцем взошел по мраморным ступеням в императорскую ложу. Ища поддержки, он глянул на Эпафродита, но старший товарищ, обычно невозмутимый и сдержанный, разволновался не меньше.

Что теперь чувствовал бывший советник? Когда-то он жил среди властных фигур, но уже больше десяти лет назад покинул императорскую службу и вел скромное, неприметное существование, порой ностальгируя по славным временам Нерона, но чаще довольствуясь садом и беседами с Дионом и Эпиктетом о литературе и философии. Нерон давно почил. Золотой дом разорен и разрушен. Эпафродит выжил, но канул в забвение при новых порядках Флавиев.

Троицу поставили перед императором, который остался сидеть рядом с сестрой и дочерью. Поодаль находился его брат. Курьер представил Марциала и Эпафродита, а затем Луций услышал собственное имя и рискнул шагнуть вперед. Император удостоил всех любезным кивком.

У Тита раскраснелись щеки и лоб. Глаза возбужденно блестели.

– Итак, Марциал, это и есть члены твоего кружка, доброжелательные критики, которые обладают привилегией слушать новые стихи даже раньше меня?

– Да, Цезарь. И это хорошо, иначе слух Цезаря будет оскорблен очень скверной поэзией.

– А тот, другой, с которым ты водишься, – он еще написал ту славную элегию о Меланкоме…

– Дион Прусийский?

– Да, он самый. Дион не с тобой?

– Увы, Цезарь, ему нездоровится.

– Какой же ты лжец, Марциал! Знаю я его философию. Признай, что его здесь нет, поскольку он в принципе настроен против подобных увеселений.

– Возможно, я и слышал, как он бурчал нечто вздорное в таком роде.

Тит кивнул:

– Что ж, мир лишится впечатлений Диона от нынешних зрелищ, но мне не терпится прочесть о твоих. Ты вдохновился увиденным?

– Премного, Цезарь. Войти в амфитеатр Флавиев – перенестись в мир высшей справедливости, где среди нас блуждают боги. Отчаянно не хочется уходить.

Тит рассмеялся:

– Посмотрим, не изменится ли настрой в следующие часы. У меня лучшее место, а задница уже онемела. О нет, я не жалуюсь. Травля была восхитительная, поистине первоклассная, хотя в такой погожий день я, вероятно, поехал бы на охоту сам. А ты, Луций Пинарий? Мне говорили, что ты отменный стрелок.

Луция осведомленность императора в таких мелочах застигла врасплох. Не почерпнул ли Тит сведения из старых Веспасиановых досье?

– Да, Цезарь, я люблю охоту. Но в моих угодьях нет ни зубров, ни камелеопардов.

– Нет? Обязательно заведи. А номер с быком – согласись, это нечто! Мастера заверили меня, что поднимут его, но я, признаться, закусил ненадолго губу. А ну как веревка оборвалась бы! Но я даже не сомневался в моих верных работниках. Как говорил мой отец, достаточно дать им лебедку и веревку да самому убраться с дороги. Если им под силу метнуть снаряд через стены Иерусалима и поразить в лоб иудейского священника на храмовом куполе, то почему бы не заставить летать быка? Однако, боюсь, самое интересное уже позади – по крайней мере, для меня. Будь моя воля, прямо сейчас пошел бы домой. Остались только бестиарии и гладиаторы. В том числе Карпофор – лучший загонщик зверей на свете, способный, если придется, голыми руками убить любое чудище. Взглянуть забавно, но ничего нового не увидишь. А дальше выйдут гладиаторы. Кому охота смотреть, как толпа тучных потных мужчин пускает друг другу кровь? Я на всю жизнь навидался такого в Иерусалиме, но римским бездельникам зрелище, наверное, в диковину, ибо они не высовывают нос дальше Аппиевых ворот. Конечно, брату моему такое нравится – верно, Домициан? Готов день напролет любоваться, как гладиаторы ходят гоголем и режут друг дружку. Хороший бой возбуждает его неописуемо. А ведь Нерон скучал на гладиаторских поединках – я прав, Эпафродит?

Эпафродит моргнул:

– Полагаю, что да, Цезарь.

Домициан с недовольным лицом скрестил руки и шагнул вперед. Его маленький сын, внимательно наблюдавший за отцом, тоже скрестил руки и насупился.

– Только полагаешь? – спросил бывшего секретаря Домициан. – По-моему, ты неплохо знал Нерона. Ведь ты был с ним до самого печального конца?