Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Вернулись танцоры. Они швырнули факелы в декорацию. Бутафорская скала занялась пламенем, поглотив тело жертвы. Танцоры двинулись хороводом вокруг костра с победной песнью, прославляя мудрость и справедливость Юпитера.

Луций поймал себя на вопросе: что сказали бы Эпиктет и Дион? Преступник был не просто душегубом, но худшей его разновидностью – отцеубийцей. Он безусловно заслужил кару, и почему бы не использовать казнь в назидание публике? Зрелище преподнесло двойной урок. Во-первых, хоть бунтарю Прометею можно и посочувствовать, необходимо уважать авторитет царя богов и, шире, императора, которые всегда торжествуют в конце. Во-вторых, если копнуть глубже, никто не смеет посягать на родного отца; в противном случае ему грозит такая же ужасная участь. Впрочем, Луций подозревал, что доводы рассудка не тронут друзей-философов. Он и сам испытывал скорее тошноту, нежели благоговение.

Похожих зрелищ было представлено великое множество. В большинстве, как и предсказывал Марциал, главенствовали медведи. Разорителя храмов заставили сыграть роль разбойника Лавреола[24], которого прославили античные пьесы Энния и Невия; его пригвоздили к кресту и отдали на растерзание медведям. Вольноотпущенника, прикончившего бывшего хозяина, принудили надеть греческую хламиду и блуждать, подобно Орфею, по бутафорскому лесу, населенному резвыми сатирами и нимфами; по резкому сигналу свирели одного из сатиров деревья расступились, и преступник был атакован медведями. Поджигателя превратили в Дедала: привязали ему крылья, приказали подняться на высокую платформу и спрыгнуть; крылья и правда какое-то время несли его – волшебное зрелище! – пока он не рухнул в медвежий загон, где его разорвали в клочья.

– Согласись, повторы с медведями слегка утомляют, – произнес Эпафродит.

– Да, но тут уже луканийские медведи, а не каледонские, – отозвался Марциал. – Славные итальянские зверюги вместо заморской невидали. Видишь, как народ их подбадривает? У несчастного Дедала ни малейшей надежды.

За наказаниями последовал антракт. На песчаную арену снова выбежали акробаты. Луций с друзьями отправились осве житься, а потом облегчились в ближайшей уборной, где обилие бронзы и мрамора превосходило убранство любого памятного Луцию общественного заведения. Марциал пошутил, что чувствует себя недостойным справлять нужду среди такого великолепия.

Друзья задержались, а Луций вернулся на свое место. С арены уносили безжизненное тело акробата.

– Что случилось? – удивился он вслух.

– Бедняга шел по канату, потерял равновесие и упал.

Слова донеслись спереди. На антракт удалились все весталки, кроме одной. Она повернулась и в упор взглянула на Луция.

Тот ответил Корнелии немым взором. Он не знал, что сказать.

Весталка наконец нарушила молчание:

– Он был еще почти дитя. Разве страховка не предусмотрена?

– Думаю, тренируются они с сетками, – ответил Луций. – Но никогда не выступают с ними. Иначе зрелище лишится остроты.

– Но мастерство-то никуда не денется. Я, например, не желаю видеть, как погибает канатоходец. К чему жестокость? Подобная смерть – просто несчастный случай, а не кара и не исход ритуального поединка. Они акробаты, а не убийцы или гладиаторы. Как тебя зовут?

От неожиданности Луций молча уставился на нее.

– Вопрос ничуть не трудный, – рассмеялась Корнелия. В ее смехе не было ни тени ехидства, и звучал он приятно.

– Луций Пинарий, – сказал юноша. – Моим отцом был Тит Пинарий.

– Ах да, имя мне знакомо, хотя сейчас оно не на слуху.

– В свое время Пинарии гремели, – ответил Луций. – И далеко не единственная Пинария служила весталкой. Одна даже весьма знаменита, но это дела седой старины.

Корнелия кивнула:

– Верно, весталка Пинария оказалась среди тех, кто угодил в капкан на Капитолийском холме, когда город заняли галлы. Мы до сих пор ее вспоминаем и рассказываем о ней новым сестрам. Вот почему мне так знакомо твое имя. – Она смерила его взглядом. – Сенаторской тоги нет. Значит, не политик. Думаю, и не военный. Как ты попал на такое роскошное место в день открытия?

– Ты отличаешься удивительным прямодушием, – заметил Луций.

– Весталке незачем ходить вокруг да около. Я говорю открыто и так же задаю вопросы, если хочу что-нибудь узнать. Наверное, другие женщины поступают иначе.

– Я не великий знаток женщин, – признался он.

– Ну и кто из нас прямодушен?

– Вот идут мои друзья, – сказал Луций. – Один из них поэт. Императору нравятся его труды, поэтому и места у нас хорошие. Марциал напишет стихи в честь инаугурационных игр.

– А я-то все думала, что там за малый трещит без умолку и царапает на восковой табличке.

– Я вас познакомлю, если хочешь. – Луций встал, давая Марциалу пройти. Когда он снова взглянул вперед, Корнелия уже отвернулась. Весталки расселись по своим местам.

Программу продолжил показ животных. Первым выступал пышно наряженный слон с дрессировщиком на спине; гигант взошел по пандусу на платформу и двинулся по канату. Потрясенные зрители еще галдели, когда слон неторопливо направился к императорской ложе, издал победный трубный звук, подогнул передние ноги и отвесил императору исполненный достоинства поклон. Публика взорвалась первой за день овацией.

Затем начались представления охотников. На арену выпустили, а после затравили и забили всевозможное зверье – веп рей, газелей, антилоп, страусов, огромных диких быков из Гер мании, звавшихся зубрами, и даже длинноногих и длинношеих животных из самых дальних пределов Африки – каме-леопардов, названных так за верблюжьи морды и пятнистую, как у леопарда, шкуру[25]. Охотники действовали верхом и в пешем порядке, применяя самое разное оружие – луки и стрелы, копья, ножи, сети и даже арканы. Луций, любивший охотиться в своих угодьях на вепря и оленя, наблюдал за выступлением с интересом и толикой зависти, особенно когда травили редких или опасных животных, поскольку ему самому вряд ли представилась бы возможность забить камелеопарда или зубра. Пока шла бойня, помощники с тачками и граблями засыпали лужи крови свежим песком.

Состоялись и демонстрации, в ходе которых животных стравливали друг с другом. Публика содрогнулась, когда леопард завалил камелеопарда, прыгнув на его длинную шею.

– Как осадную башню ударили из катапульты, – пробормотал Марциал, подбирая метафору.

Тигрице, преследовавшей страуса, повезло меньше. Нелепый вид птицы, неспособной летать, не вызывал сомнений, но создание на удивление быстро бегало. В конце концов тигрица отказалась от погони и, задыхаясь, припала к песку. Зрители гоготали и презрительно потешались над кошкой, неспособной поймать бескрылую птицу. Но когда спустили тигра-самца, та же публика умолкла и принялась завороженно следить за двумя хищниками, которые объединились в охоте. Страус по мере приближения тигров метался из стороны в сторону.