Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин

Он даже составил некий план, связанный с покупкой печатной машины, чтобы печатать листовки, рассчитал сметную стоимость ее, которая вроде бы не «выйдет» за три или четыре сотни фунтов, и говорил уже о закупке бумаги. «Это вполне выполнимо, – писал он Герберту Риду, считавшему себя анархистом, 4 января 1939 года, – если поднять людей». И торопил друга, предупреждая, что «время, когда вы можете купить печатный станок без каких-либо вопросов, не будет длиться вечно». А 5 марта написал: «Бой принять необходимо, и будет глупо, если мы не успеем принять необходимые меры предосторожности и нас заставят замолчать. Мы сложим печатные станки и прочее в укромном месте, и постепенно создадим агитационную сеть, и будем знать: “Если придет беда, мы будем готовы к ней”. Если же войны не случится, я буду рад, и меня не сильно огорчат небольшие издержки». Кстати, хотел подключить к этим «делам» независимых интеллектуалов Бертрана Рассела и Рональда Пенроуза, но, увы, Рид так и не дал ожидаемого ответа. Отказался от сражения…

Очерк «Марракеш» Оруэлл завершил сценой, не оставляющей ни малейшего сомнения, на чьей стороне он был и будет. Описывая батальоны французского Иностранного легиона, промаршировавшие как-то мимо него, он скажет: «Аисты летели на север, а негры шагали на юг – огромная пыльная колонна пехоты, артиллерии, потом еще пехоты, всего четыре-пять тысяч человек… Это были сенегальцы, самые черные негры в Африке… Когда они проходили мимо, один высокий и очень юный негр повернул голову и на меня посмотрел. Его выражение лица было очень неожиданным. Оно не было враждебным, презрительным, усталым или даже любопытным. Юноша посмотрел на меня робко, широко раскрыв глаза, с огромным уважением. Я представил себе, что случилось. Бедный мальчик, который был французским гражданином, из-за чего его вытащили из леса, чтобы драить полы и подхватывать сифилис в гарнизонных городах, испытывает преклонение перед белым цветом кожи. Его научили, что белые люди – его господа… Но есть одна мысль, которая приходит в голову любому белому человеку… когда он видит, как мимо него марширует негритянская армия: “Сколько мы еще сможем дурачить этих людей? Когда они развернут свои винтовки?”… У каждого присутствующего белого человека в глубине души была именно эта мысль. Она была и у меня, и у других зевак, и у офицеров на потных строевых конях, и у белых сержантов, марширующих вместе с рядовыми. Это был наш общий секрет, который все мы знали…»

«Наш общий секрет» – три слова всего… Но это – та глобальная проблема противоборства добра и зла, которая сопровождает едва ли не всю историю человечества и о которой «образованные» люди всех времен и народов всегда предпочитали просто молчать – из-за той самой «интеллектуальной трусости» пишущих. Оруэлл обозначил ее: сначала – в трактате о Диккенсе, потом – в очерке про Марокко, а позже – и в книге Гольдштейна, которую тайно читают в романе «1984» Уинстон Смит и Джулия. Обозначил – но пока не решил.

* * *

Комментарий: Война идей и людей

Беглец из лагерей победителей возвращался в Англию как раз в год, когда на родине его эти «лагери» уже определились. За Сталина – против Гитлера, и за Гитлера – против Сталина. Этим жила его страна. Все чуяли подземный гул сдвинувшихся тектонических плит. Но никто не знал, куда качнется энергия «темной силы» большинства.

Оруэлл вез домой из Марокко роман как раз об этом: о безнадежно исчезнувшем прошлом и о страшном будущем бомб и дубинок. Выхода нет, пророчествовал. «Глотнуть воздуха» автору не удалось ни в милом его сердцу «вчера», ни в наступающем «сегодня». Роман-предупреждение! Оруэлл слегка гордился этой работой, тем, что проза его стала «легкой и прозрачной». В 1946-м, перечисляя книги, которые достойны переизданий, он назовет «Памяти Каталонии», «Скотный двор», потом «Фунты лиха…», «Дни в Бирме» – и «Глотнуть воздуха». Но отнюдь не легкими оказались выводы романа: бежать было некуда! Воздух кончался! А справедливости не сулило даже будущее…

Автором фразы «Беглец из лагеря победителей», как назвал Оруэлла его друг Ричард Рис, была (я обещал рассказать об этом) современница Оруэлла Симона Вейль, французская писательница-антифашистка. Они – Вейль и Оруэлл – были и по жизни похожи. Симона Вейль, например, специально ограничивала свои расходы до размеров недельного пособия стачечникам, мучила себя, как и Оруэлл, изнурительной работой на заводах «Рено» и на плантациях винограда, у нее, наконец, был схожий личный опыт гражданской войны в Испании. Другая Симона – Симона де Бовуар, невенчанная жена Сартра, – в «Воспоминаниях благовоспитанной девицы» расскажет о «невыгодной» для нее встрече с Симоной Вейль. Обе были блестящими студентками философского факультета. И однажды, пробегая по двору Сорбонны, Симона де Бовуар увидела ораторствующую мадемуазель Вейль и услышала «тон» выступающей, «в котором не чувствовалось неуверенности». Вейль «вещала» о политике, убеждала собравшихся вокруг, что «для мира сейчас важна лишь одна вещь – революция, которая накормила бы всех голодных». «Я, – пишет Симона де Бовуар, – не менее категоричным тоном возразила, что проблема не в том, чтобы сделать людей счастливыми, а в том, чтобы найти смысл их существования… Она же в ответ, пишет, оглядела меня с ног до головы и отрезала: “Сразу видно, что вы никогда не голодали”…»

Симона Вейль, как и Оруэлл, умрет от туберкулеза, но в 1943-м, в тридцать четыре года. Окончательно убьет ее то, что она в знак протеста против фашизма вновь добровольно сократит свой дневной рацион до пайки, которой кормили заключенных в немецких концлагерях. В тетрадях ее после смерти и найдут ту фразу «про победителей». «Тот, – написала она, – кто понимает, на какую сторону в настоящий момент начинает крениться общество, обязан сделать всё, что в его силах, чтобы восстановить равновесие и быть готовым сменить сторону, как это всегда делает Справедливость, вечная беглянка из лагеря победителей…»

Железная, надо сказать, формула! Правило жизни умных, совестливых и смелых людей. Оруэлл не знал этих слов, но вся предыдущая жизнь его тоже умещалась в эту формулу. Все обвинения его «левыми» и вся враждебность «правых» отношения к нему не имели, ибо на первом плане у него всегда была выверенная, как метр-эталон в Париже, Справедливость. Тоже с большой буквы! Удивительно, но Оруэлл в Марокко чуть ли не слово в слово повторил мысль Симоны Вейль: Диккенс, написал он, «менял сторону, когда побежденные становились победителями». А позже напишет и про то самое «равновесие». «Испанская война и другие события 1936–1937 годов, – напишет, – нарушили во мне равновесие; с тех пор я знал уже, где мое место… Вопрос заключается лишь в том, какую сторону принимаешь и каким подходам следуешь».

Добро в борьбе со злом, понял он, не должно воевать, ибо любая война – это ненависть, а любая победа, в силу уже этого, – зло. Добро должно держаться и утверждаться на стороне Справедливости, даже если она терпит поражение. Мысль, которую в наше время почти повторит русский философ Григорий Померанц. «Наивность, – написал незадолго до смерти Померанц, – представляет себе добро и зло как две крепости или два войска, с развернутыми знаменами и барабанным боем идущих друг на друга. На самом деле добро не воюет и не побеждает. Оно не наступает на грудь поверженного врага, а ложится на сражающиеся знамена как свет: то на одно, то на другое, то на оба. Оно может осветить победу, но ненадолго, и охотнее держится на стороне побежденных. А всё, что воюет и побеждает, причастно злу…»