Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

и молчала. Святослав был слаб сердцем и носил множество более мелких, но не менее важных внутренних хворей. Мальчик в свои десять лет внутри был словно глубокий старик, а это что-то да значило.

— Я не буду отвечать на твой вопрос.

— Что так?

— Боюсь ошибиться.

* * *

Княжич сидел под большой яблоней над обрывом. Внизу мерно шептало море, принимая в свои объятия мирную в устье Жилу. Уткнувшись носом в коленки, Святослав удобно примостился между подмытых дождем корней, скрытый от посторонних глаз. Олга сорвала с дерева мелкий, явно кислый плод и, надкусив, сморщилась, сплевывая косточки под ноги.

— Зачем сбежал? Няньки развопились, будто пожар случился.

— Надоели, — буркнул мальчик, не поворачивая головы, — носятся со мной, как с младенцем. Тетечка, посиди со мной.

— Не звал бы ты меня так, вдруг кто услышит.

— Я прогоню. И скажу отцу. Он им языки укоротит.

— Суров, — она усмехнулась, глядя в его не по-детски строгое и сосредоточенное лицо. Темные, как у Владимира брови нахмурились, образовав трогательную морщинку над переносицей, но тут же расслабились, и Святослав улыбнулся, только уж больно грустной была эта улыбка. Мудрый дух свил себе гнездо в этом слабом тельце.

— Тетечка, — произнес он тихо, с тоской глядя в жаркое летнее небо, — тяжело мне, тетечка. Отец ждет, что стану я князем. А я ведь не стану. Никогда. Как только думаю об этом, в груди давит. Тяжело мне. Отца жалко и маму тоже. Она ведь плакать будет от того, что меня не станет.

— Решил помирать?

— Не я решил.

— Все мы когда-нибудь умрем. Ты еще ребенок, не думай о таких вещах. Радуйся.

— Я не ребенок, — в его голосе зазвенела сталь. Олга долго смотрела в темно-карие, но странно тусклые глаза, надменные и осмысленные, как у взрослого человека. Потом отвела взор.

— Прости, не хотела тебя обидеть.

— Я не сержусь. Только ты меня слышишь среди всей этой своры визгливых женщин.

Они некоторое время молчали.

— Можно… можно я потрогаю… ну… твою косу?

На щеках заалел легкий румянец. Змея улыбнулась, снимая шапку и распуская тугой узел на затылке. Густой шелк темных, лоснящихся на солнце волос потек к земле, заливая плечи и спину. Святослав трепетной рукою взял прядь, прикрыл маленькой, изрезанной морщинами ладонью и принялся гладить, пропуская тонкие нити между пальцев. Спустя пару минут мальчика сморил сон, и он, уткнувшись лицом в Олгины колени, засопел, блаженно улыбаясь.

“Творец Всемогущий, разве справедливо отнимать у самых беззащитных созданий твоих возможность жить?! Разве справедливо карать безгрешных?” …Когда-то я писала эти строки, зная, что, единожды сомкнув веки, больше не увижу солнца. Будешь ли ты, маленький княжич, думать нечто подобное? Или тебя поглотят и перемелют дворцовые интриги, не оставив даже косточек, которые смогут оплакать люди? Будешь ли ты взывать к справедливости Творца? Или уже знаешь, что ее — справедливости — не существует.

* * *

Окна ее горницы выходили на восток, туда, где над бескрайним морским простором зажигались первые звезды, когда в противоположной стороне, в расщелинах Хребта еще полыхал закат. Олга, засыпая, часто слышала дивное пение волн, ласкающих песчаный берег, и отзвук их томных поцелуев, что, касаясь прибрежных скал, разлетался на тысячи звенящих осколков. Ветер сучил кудель, вплетая в нити звуков шелест листвы в саду, голоса птиц, скрип колодезного журавля, разговор собак на дремлющих улицах города и дыхание тысяч спящих людей. Жизнь, как самый прекрасный инструмент, исполняла свою неповторимую мелодию прямо у Олгиного окна, и та с благодарностью слушала, осознавая всю прелесть и красоту созерцания невидимого.

Кошмары ушли, как только появился Даримир, но суть Змеи давала о себе знать, и нужда в многочасовом сне постепенно отпала. Рассвет Олга встречала с мечом в руке на крыше прихоромка46 для слуг, где она жила. Даже хорошая кровля из теса слабо гасила стук голых пяток по доскам, потому-то уже через неделю Змея перестала замечать свой вес и научилась двигаться совершенно бесшумно.

Вот и сегодня, вернувшись с дежурства, она скинула тесное платье и, оставшись в одной рубахе, через окно вылезла на крышу. Сильный ветер рванул небрежную косу, разметал по плечам и лицу шелковую паутину волос, нахально вздернул подол и окатил волною мелких брызг. Море кипело, вздымая черные бугры волн, покрытых серой пеной. Рваные облака, как изодранные штормом паруса погибшего корабля, летели по небу, мелькая перед ликом испуганного месяца. На краю крыши, у самого свеса, оседлав конек, замер шептун, выпучив слезящиеся от ветра глаза в сторону города. Олга подошла к Дариму, положила руку на дрожащее плечо.

— Хоть бы рубаху надел, дурень, околеешь, — качая головою, проговорила она. — Куда смотришь? Иди в дом.

Даримир медленно повернул голову. Посиневшие от холода губы вздрагивали, рождая обрывки слов, на бледном лице маской застыло выражение страха, а глаза, осмысленные и живые, были полны боли.

— Он рядом!

— Кто?

— Дьявол! — его взгляд вновь провалился внутрь, и шептун, склонив голову набок, забормотал. — Темная ночь, буря. Буря — предвестник прихода Дьявола, Черного бога, Изгоя своего мира. Он всегда идет следом за штормом, чтобы не оставлять следа. Белая комета, спалившая душу, безумная звезда, пожравшая землю, пустота в обличии ангела, чудовище, пьющее кровь детей — плоти своей…

Олга обреченно вздохнула. Так реагировал Дарим на всякую непогоду, будто пытался выразить страх перед грозой. Опасность? Вряд ли кто-то осмелится сунуться во дворец. Она вдруг вспомнила, как по прибытию в Истарь ей помстился Лис в толпе портовых попрошаек. Но ведь это было лишь видение, вспышка старой ненависти в ране, которой не суждено зарубцеваться? Олга надеялась, что так. Что это был лишь призрак ее расстроенного за время бессонницы рассудка. Что подозрения ее напрасны. Тем не менее воспоминания странным образом подействовали на Змею: ей вдруг почудилось, что нелюдь где-то совсем рядом. Его близость вызывала в солнечном сплетении тяжелое давящее чувство тревоги. Она обняла Дарима за плечи, привлекла к груди и тот успокоился, хотя дрожь в слабом теле не унималась, как и ее сердце, упреждавшее об опасности. Так они сидели еще некоторое время, пока месяц окончательно не заволокли тяжелые тучи, и по крыше не застучали первые капли дождя.

— Пойдем-ка в тепло, Дарим.

Она спрыгнула на подоконник, и в нос ударил резкий запах тухлой рыбы, конской мочи и жуткого перегара. От неожиданности и отвращения она поперхнулась собственным дыханием.

— Что за черт!

В темноте кто-то хмыкнул. Змея увидела лишь черную тень в переливе цветовых пятен, Олга сморгнула и различила серую фигуру в драном балахоне