Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

веки вечные; однако оно дает нам шанс перевести дух вдали от наступающих нам на пятки сипахов отца. Мы же тут сидим продрогшие, изможденные и павшие духом. Раненых и больных среди нас больше, чем дееспособных. Какой у меня выбор?»

– Тебе придется подождать, пока я посовещаюсь со своими военачальниками, – сказал он, но, глядя вслед уводимому стражей гонцу, уже знал, какой ответ тому будет дан.

Сулейман окинул взглядом горы. Пики и высокие перевалы были плотно обложены тяжелыми тучам.

– Да, ушел он, – сказал Соколлу. – Через границу – в Персию.

– К шаху?

– Тот предложил ему убежище. Мне оттуда донесли, что всего лишь с сотней самых верных ему людей. Остальные разбрелись по своим деревням.

«Баязид, ты дурак, – подумал Сулейман. – Пока ты оставался в Империи, у тебя был шанс. Или ты не знал, что моя армия была на грани бунта? Янычары целыми полками отказывались выступать против тебя. Дозоры, которые я отправил тебя отлавливать, все уже вернулись с гор, даже не взмылив коней. Если бы ты продержался против меня еще пару недель, близящаяся зима вынудила бы меня вернуться в Стамбул. А по весне я бы уже никак и ничем не смог бы убедить этих людей снова выступить против тебя. Они же тебя любили. Любили за то, как ты отважно пошел на их пушки в Конье, любили за то, как ты продолжал биться даже после того, как я выставил против тебя всю свою армию. Они и сейчас еще любят тебя всеми фибрами души с той же силой, с какой ненавидят Селима. Единственное, чего они теперь никогда не смогут тебе простить, – это того, что ты, Осман, сдался на милость перса. Когда ты пересек границу, ты оставил по эту ее сторону все то, за что они тебя почитали.

Отныне ты будешь проклинаем даже янычарами».

Глава 107

Она даже не исполнила салам, когда он вошел. «Ну так старуха же уже, – подумал Сулейман, – что с нее взять, да и не волнуют ее ничуть последствия подобного оскорбления моей особы. Странно, что я вообще когда-то был способен ее так любить; сейчас смотрю – и даже не узнаю́ ее».

– Мой господин.

– Давно же мы не виделись.

– Воистину так.

Он сел рядом с нею на диван.

– Как себя чувствуешь?

– Ожидаемо для моих преклонных лет. А ты, мой господин?

– Да вот, знаешь, ноги отекают и все тело ломит постоянно.

Гюльбахар теребила четки на коленях.

– Так что же в таком случае привело тебя сюда, в такую даль от Порты с ее удобствами?

– Желаю примирения, – сказал он.

– Поверить не могу, что после всего тобою содеянного, после того, что ты учинил над моим сыном, после того, что ты сделал со мною, ты надеешься на мою дружбу и благорасположение.

– Я твой господин. И у тебя по-прежнему есть долг передо мною.

– Стало быть, я теперь обязана по закону Османов простить тебя? По той причине, что, если я этот, по твоим словам, «долг» тебе не отдам, ты меня покараешь? Я тебя презираю, Сулейман.

Он вскочил. В углу стояла сине-белая фарфоровая ваза в рост человека. Сулейман выхватил из-за пояса кылыч и вдребезги разнес ее одним ударом. Стоя среди осколков, закричал он на нее:

– Я – твой господин!

– Ты – убийца моего сына.

– Я дал ему жизнь, а он восстал против меня. Чего ты ждала?

– Он был невиновен. А ты – просто мясник, как и твой отец.

Сулейман качнулся взад-вперед.

– Мы больше не увидимся, – сказал он наконец, зашвырнул клинок в угол и в ярости удалился.

Гюльбахар же вернулась к молитвам, и пощелкивание жемчужных четок в ее руках мирно сочеталось с позвякиванием осколков фарфора под метлой гедычлы.

Полная луна была окружена ореолом. Переливающиеся в ее сиянии белоснежно-ледяные горы Загрос выглядели запредельно чужими. «Может, лучше бы меня сразу на Луну изгнали», – думал Баязид, кутаясь в меховую бурку и все равно дрожа.

Тут послышался звон копыт снизу со двора. Всадник спешился, отдал вожжи пажу, назвал стражнику пароль и вбежал внутрь. Может быть, вот они – долгожданные новости?

Сколько же раз он все это прокручивал, играл и переигрывал у себя в голове? Ну что еще он мог сделать? Мустафа вот не сделал вовсе ничего, а Сулейман его казнил. Сам он вел себя как истинный гази, а Сулейман бросил против него всю свою армию. Ну как вообще постичь умом подобного человека?

В топке треснуло и пустило сноп искр прогоревшее дерево. Снаружи послышались шаги по каменным плитам. Вошел лично шах.

– У меня хорошие новости, – сказал он.

– Получили ответ из Стамбула? – Гонцы так и сновали туда-обратно в последние месяцы.

– Да, время и место согласованы. Он хочет с тобою встретиться.

– И где?

– В Тебризе. Он прибудет туда тайно. Все оговорено.

– А Селим?

– Селим об этом ничего не знает. Похоже, твой отец передумал. Соизволил припомнить, что он хоть и титулуется Земной тенью Всевышнего, по сути – такой же смертный, как и все мы.

– Могу я увидеть письмо?

– Нет и не было никакого письма. Сообщение передано изустно и дословно самым что ни на есть доверенным моим человеком в твердой памяти.

– Это не очень похоже на моего отца.

– Он теперь осторожничает. Потому и не хотел рисковать тем, что гонца перехватят люди Селима и обо всем ему донесут.

– А он передал через вашего вестника хоть что-то о своих намерениях?

– Да, передал, что желает примирения, Баязид. Сказал, что хватит кровопролития.

– И когда мы встречаемся? – спросил Баязид.

– Выезжаем сегодня же ночью, – ответил шах.

«Селиму всего тридцать четыре года от роду», – напомнил себе Аббас. А он уже выглядит как старик. Лицо настолько заплыло от пьянства, что глаза похожи на изюмины в размазне. И тело мерзко-обрюзгшее под всеми этими изящными облачениями, которые он на себя напяливает.

Селим растекся по дивану, уплетая на выбор разносортные сладости с большого подноса на серебряном столике под боком. Подхватив разом три кусочка халвы и отправив их в рот, он лениво спросил:

– Ну как, есть новости, кызляр-агасы?

– Да, есть, мой господин.

– От моего отца?

– Он выехал из Амасьи на восток.

Переговоры тянулись уже дольше года. Похоже, Баязид представлял для Сулеймана куда меньшую ценность, чем надеялся шах Тахмасп. Поговаривали, что изначально шах запросил за него чуть ли не возвращение всей Месопотамии.

– Надеюсь, выглядит не лучше? – заржал Селим, заплевывая Аббаса полупережеванными сладостями.

– Властелин жизни, увы, не способен скакать в седле целыми днями,