Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

– Так, значит, было-таки в действительности такое письмо?

– Конечно. Я на пустые угрозы не размениваюсь.

– И кто на вас шпионил?

– Да был у Людовичи один евнух по имени Гиацинт. Назовут же…

– У вас что, евнух на евнухе?

– Тонкая ирония, или ты так не думаешь? Прими это письмо от меня как прощальный дар. И ступай с миром, мой Аббас.

Он встал, чтобы уйти. Этой же ночью она умрет, он был в этом уверен. А на утренней заре он будет уже на борту карамусала скользить по глади Мраморного моря к заветной свободе.

– Ты сам-то их разве не ненавидишь – этих турок? – прошептала она.

– Что, госпожа моя?

– За все, что они сделали со мною. С тобою. Ты их разве не ненавидишь?

– До ломоты в костях ненавижу.

Хюррем сомкнула глаза. Разговор отнимал у нее последние силы.

– Они сделали из меня рабыню, а из тебя посмешище.

«Вот ведь, – подумал Аббас, – и на смертном одре в выражениях не стесняется».

– Так не хотел бы ты им отплатить за это толикой воздаяния?

– И что провидит под этим моя госпожа?

– Провижу им Селима следующим султаном.

– Не бывать такому.

– Кто знает, чему бывать. Вероятно, и ты мог бы еще в будущем на что-то сгодиться. – Она попыталась облизнуть пересохшим языком растрескавшиеся и уже сочащиеся сукровицей губы. – Я тебя завещала сыну в услужение. Так ты уж, вероятно, не откажешь мне в помощи в этом моем последнем начинании?

Она сомкнула глаза и тут же забылась. Аббас поднялся уходить, но из дверей обернулся и пристально вгляделся в нее: хрупкая и жалкая фигура. Как только она могла некогда наводить на него столько ужаса? И как только могло такое выйти, что он теперь проникся к ней таким сочувствием, когда она при смерти?

– Я вам помогу, – сказал он. – С радостью сделаю все, что в моих силах. Только на этот раз никак не из-за ваших угроз.

С этими словами Аббас вышел, тихо притворив за собою дверь.

Глава 100

– Почему же он так и не пришел? – сказала Джулия.

Людовичи, опершись о палубное ограждение, смотрел на растворяющиеся в фиолетовой утренней дымке купола и шпили великого города, зная, что видит их в последний раз.

– Понятия не имею. Я никогда не понимал по-настоящему причин его поступков.

– Как ты думаешь, он хоть жив? Не могла она его уже прикончить?

– Мои источники в Порте скоро дадут мне об этом знать. Если его убили, мы правильно сделали, что не стали задерживаться. Если же он жив и просто решил с нами не ехать, то мы и в этом случае ничего изменить не могли: его никто и ничто не переубедит.

Вода заиграла лужицами золотых бликов: взошло солнце. Карамусал, поймав свежий попутный бриз, стремительно двигался в направлении Дарданелл. Джулии припомнился первый и последний раз, когда она побывала на этом просторе до этого, – и взору ее открылись на утреннем горизонте призрачные очертания города, который на долгие годы стал для нее тюрьмой, а теперь отпускал на волю. Целая жизнь минула.

– Буду за него молиться, – пообещала она.

Хюррем умирала.

Сулейману это стало ясно сразу же, как он вошел в ее опочивальню. Он ее еле узнал. Плоть отпала от костей. Вместо лица – череп, обтянутый прозрачной кожей. Вместо тела – иссохшая куколка.

Ее приподняли, подложив под спину подушки. Муоми заплела ей волосы в косу с жемчугами и, уложив, пришпилила на место зеленую тюбетейку. Обрядила ее в белоснежный шелковый кафтан. Все это была настолько абсурдная пародия на ее юность, что Сулейман едва не разрыдался в голос, увидев ее.

Муоми и Аббас сидели, сгорбившись, у ее одра с бледными от ужаса лицами.

– Руслана, – прошептал Сулейман. Все прочие отступили от ложа. Он сел с краю и взял ее за руку. Она была бледной и холодной, как мрамор.

– Не покидай меня, – прошептал он.

– Я свободна, Сулейман. – Голос ее утратил всякую нежность, скрежетал рашпилем по металлу.

Он поднес ее пальцы к губам и поцеловал их.

– Я люблю тебя.

Рот ее изогнулся, как натянутый луком. Последовало долгое мгновение напряженной тишины.

– Жизнь была к тебе жестока, Сулейман. Ну так ты это заслужил.

Он уставился на нее в немом потрясении. Затем резко обернулся к лицам окруживших ложе:

– Вон отсюда! Все пошли вон!

Аббас, Муоми и прочие гедычлы поспешно ретировались.

– Я тебя ненавижу, – прошептала она. – И всегда ненавидела.

Не ослышался ли он? Сулейман склонился над самым ложем:

– Что?

– Баязид не твой сын. – Последним в жизни усилием она подняла голову от подушки. – Он от Ибрагима.

Султан вгляделся ей в глаза и увидел, как в них гаснет свет жизни. Всполох свечи на ветру – и следом кромешная тьма. Хюррем завалилась набок.

– Нет! Неправда!

Он сорвал с нее тюбетейку и вуаль, жемчуга из седых косм ее рассыпались бисером по мрамору пола, схватил стул и швырнул им в виченцское зеркало, брызнувшее тысячами осколков, и выбежал из комнаты.

Когда Аббас его отыскал, султан свернулся клубком на полу собственной спальни. Его слуги собрались поодаль, не зная, что делать. Аббас уложил его в постель.

Там он пролежал трое суток, отгоняя истошными криками обступавших его призраков. На четвертое утро он наконец призвал Аббаса и велел ему наглухо запереть и опечатать ее покои, дабы нога его более никогда не ступала ни в единую комнату, где он когда-либо слышал ее смех или ощущал ее объятия.

Часть 10

Приют отшельника

Глава 101

Амасья, 1559 г.

Два всадника сближались галопом на полном скаку, вздымая фонтанами грязь из-под копыт. Первый метнул копье, его противник попытался увернуться влево вниз под коня, но получил-таки скользящий удар в спину. Всадники вдоль арены зашлись криками ликования. Дудки и барабаны принялись нагнетать темп еще неистовее.

– Ш-ш-ш, – стал унимать Баязид своего арабского скакуна, взбрыкнувшего передними копытами в возбуждении от грохота музыки и гвалта криков окружающих его конников.

С ним поравнялся его конюший Мурад:

– Еще три очка. Задался день у «синих».

– Скоро нам, видно, придется метать копья по-настоящему, – отозвался Баязид. С этими словами он снова снялся с места и поскакал к середине арены навстречу двум всадникам «зеленых». При его приближении один из них метнул в него копье. Баязид пригнулся к самой шее коня, и копье просвистело над ним, не задев. Он резко отвернул своего араба вправо, и его напарник едва успел