Словацкая новелла - Петер Балга

— Сюда, садитесь сюда, где вы раньше сидели. Боже, как давно это было!

Сама она села напротив и стала рассматривать его лицо.

— Смотрю в окно, кто же это ко мне идет, ведь сюда никто не приходит. А это вы. Не ждала я вас, правда же не ждала.

Она кивнула головой, как это делают люди, привыкшие к превратностям судьбы.

— Как вы постарели! Право же постарели!

Ее искренние слова взволновали Гала. Ведь если бы не картина, возможно, он никогда не приехал бы сюда и в самом деле забыл бы горную деревушку, гибнущую в окружении новых поселков. Не будь картины, он, возможно, не вызвал бы в своей памяти образа этой женщины, которая заботилась о нем, как о родном. Он знал, что это именно так, и сейчас ему было не по себе — он видел, что она приняла его с радостью, как тогда, что она вспоминала о нем больше, чем он об этом доме. Он знал, что это так, но ему хотелось разубедить ее.

— Как я мог забыть? Нигде мне не было так хорошо, как у вас. Сколько раз я собирался к вам, да все не получалось. Всегда возникала какая-нибудь работа. Сами знаете, как это бывает.

Она кивала, не выражая сомнений в искренности и правдивости его слов. Ведь она принадлежала к людям, которые верят на слово тем, кого любят.

— Это правда. Все теперь вверх ногами. Видели, что у нас тут делается? Многое с тех пор переменилось, да и люди изменились. Остались здесь лишь мы, старики. Да и куда нам идти? Молодые привыкнут, а мы? Мы уж тут умрем, под Втачником. Как я рада, что еще раз могу увидеть и услышать вас! Разболталась я, а вы, поди, проголодались с дороги.

Она встала и вышла из кухни.

Да, мне следовало приехать сюда раньше! Художник должен жить полной жизнью, он постоянно должен обновлять свои чувства, он должен все познать, — именно так неоднократно оправдывал Гал сам себя за потерянное время, за сумбур прошедших послевоенных лет, в которых было столько упоения и радости оттого, что страшное время уже позади. Это была естественная реакция на годы войны, и мы имели на это право. Право? К чувству веселой беззаботности все чаще примешивалось чувство тщетности существования. Ведь это была не настоящая радость жизни, а только ее подобие, ведь это было лишь неудачное повторение молодости, погибшей где-то в тюрьмах, на фронтах, в концентрационных лагерях. Переживания военных лет наложили свою печать на все послевоенные настроения людей. Напрасно старались мы заглушить их погоней за новым. Они останутся в нас до смерти, как запах этой кухни. Матушка Горская, мать Горациев! Надо встречаться с учеными, потому что они знают больше других, с деятелями искусства, потому что они чувствуют острее других, с простыми людьми, потому что они не кривят душой! Я испытывал чувство вины перед этой женщиной, перед этим уголком земли. Уже давно я должен был приехать сюда, приехать без цели, без намерений, просто так, к людям.

— Немного копченой колбасы и хлеба. Я знаю, что вы это любите. Как я рада, что вы приехали! А что вас к нам привело?

Она села против него и положила руки на стол.

— О цели своего приезда я хотел сказать вам позднее, но раз вы спрашиваете, скажу сейчас. Когда я жил у вас, я нарисовал вашего Штефана. Вы, конечно, помните, там на солнце во дворе, в белой расстегнутой рубашке с засученными рукавами. Вам тогда не нравилось, что она была мятая, но мне хотелось именно так. Я бы хотел увидеть эту картину и временно взять ее у вас на выставку. Она еще сохранилась?

Матушка Горская медленно убрала руки со стола, посмотрела на них и сжала. По ее лицу пробежала тень, глаза заблестели (у старых людей слезы всегда близко). Долгим взглядом посмотрела она на Гала.

— Не могу. Как же? Ведь тогда я и знать не буду, как он выглядит!

Снова взглянула она на скрещенные под столом руки, сжатые болью воспоминаний.

— Как же? Тогда я останусь совсем одна. Нет, этого я не могу, пан Гал, это было бы не к добру — как тогда, когда я отпустила его из дому.

Гал чувствовал, что за словами матушки Горской скрывается семейная драма, вызванная уходом Штефана. Действительно, тяжело живется этой одинокой женщине без единственного сына, которого она любила больше всего на свете. Он жалел ее, но в душе соглашался со Штефаном, с его уходом. Как это сказал шофер в автобусе? Полночная Легота, конец света.

— Куда он ушел?

Она посмотрела на него с удивлением.

— Так вы ничего не знаете, пан Гал?

— В автобусе говорили, что вся молодежь ушла из Полночной Леготы в поисках лучшего заработка. Почему бы молодым людям не жить лучше, чем жили их отцы и деды? Неужели они должны до изнеможения работать на этих голых скалах?

Она кивала головой в знак согласия.

— Это так. Они правы. Но я думала, что вы об этом знаете… а вы ничего не знаете. Никто не сказал вам. Да и кто вам мог рассказать? Штефан ушел первый. Да, ушел мой Штефан и уже не вернется. А я осталась, как сломленное дерево без опоры.

Гал начинал чувствовать, что случилось нечто худшее, чем уход сына из родительского дома.

— Что случилось? Ведь Штефан всегда был хороший, послушный, внимательный мальчик.

Еще сильнее сжала она руки под столом, так что у нее слегка задрожали плечи.

— Был, правда, что был… Так я вам все расскажу, все, с начала и до конца, раз вы ничего не знаете.

Она окинула взглядом кухоньку, знакомые предметы, среди которых прожила всю жизнь, как бы спрашивая совета, с чего начать.

— Когда вы ушли от нас, было лето. Тогда-то все и началось. Ребята, которые скрывались в горах, спустились с Втачника, взяли с собой и наших из деревни и направились к восставшим. Вначале было тихо, но когда мы услышали, как в долине загромыхали пушки, то поняли, что дело плохо и что им не удастся сдержать напор немцев. Много наших погибло. Раненых укрыли в деревне так, чтобы никто не узнал, что ранены они были в этом бою. Уцелевшие ушли в сторону Втачника, но на этом не успокоились. Они устраивали аварии на железных дорогах, перерезали электропровода, шедшие к фабрике и на шахту. А мы жили спокойно, фронт