Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

Повисла пауза; потом в камине с сиплым шелестом рассыпались прогоревшие угли – будто кто-то вздохнул в тишине.

– Чтобы избавить от страданий? – спросил Эдгар.

– Нет. Не думаю. Скорее всего, от злости, или из ревности, или еще почему-то. Меня пугала ее смерть, пугали предсмертные муки, и я думал о них со страхом. Но убил я ее не из-за этого. Я убил ее, потому что она довела меня до бешенства.

– Но ты… не хотел?..

– Да нет. Пожалуй, хотел. Это, конечно, было не преднамеренное убийство. У меня и раньше часто возникало желание ее ударить, она сама нарочно пыталась меня до этого довести, но я ни разу пальцем ее не тронул. Но в конце… это было как наваждение – мне хотелось, чтобы она рассказала все, прежде чем умрет, – ведь после я бы этого уже не выяснил, никогда. Но потом вдруг – как-то неожиданно – оказалось, что я не могу больше этого выносить – всего того, что она говорила… и чего не говорила… и я схватил ее за горло и сдавил… а потом… отпустил, но… она была уже мертва.

– О боже…

– Ну что? – сказал Монти. – Получил свое «что-то еще»? Надеюсь, теперь ты уже вполне доволен. Глоток виски на посошок?

– Нет, не надо… не говори так. А как же… Врач ведь должен был…

– Да, доктор Эйнсли смотрел ее. Разумеется, он видел следы на шее. Но не сказал ни слова. В свидетельстве о смерти написано «рак».

– Монти, Монти…

– Как видишь, интуиция тебя не подвела. Вряд ли бы из меня получился хороший учитель.

– Перестань, я совсем не то хотел… Но скажи мне, это из-за чувства вины ты такой?..

– Такой, какой есть? Видишь ли, друг юности моей, тут не совсем вина. Скорее глубокий шок. Понимаешь… я любил ее. То, что я тебе сейчас рассказал, выглядит со стороны как… зверство… сумасшествие… но я любил ее… со всей страстью… и нежностью… любил все те мелочи, в которых была она сама… И это неправда, что она тогда говорила… и я тоже… что в нашей жизни не было ни минуты радости… Потому что они были. Конечно, она без конца дразнила меня, мучила нарочно… Но мы любили друг друга, и она всегда могла на меня опереться… и только в конце, когда ей было так плохо… и так страшно… она не хотела умирать… она не была готова… ни душой, ни умом… к тому, что смерть может подступать так медленно, так неумолимо… От страха она стала другим человеком… и, кроме меня, ей некому было все это высказать… всю тоску, весь ужас… она хотела, чтобы и я страдал, и мне нужно было… принять это страдание коленопреклоненно… но я не мог, не хотел видеть, что она уже умирает… и отвечал ей тем же… требовал рассказать одно, другое, третье… и так мы изводили друг друга… до конца… пока я ее не убил… Все должно было быть по-другому… Но это не вина, это шок… от этого можно спятить… Умри она своей смертью, все было бы… но я сделал это собственными руками… я прервал наш с ней разговор… и его тоже надо было вести по-другому… Я выбрал момент ее смерти… Я решил, когда ей уходить… Из-за этого кажется, будто не было неизбежности и все произошло чуть ли не случайно… будто она не должна была умирать… и умерла не совсем… только наполовину… а наполовину все еще здесь… и это тянется и тянется… она продолжает умирать… и так и будет… она будет умирать… и страдать… всегда.

Пока Монти говорил, его начало трясти, губы и руки дрожали. И вот огонь, на который он смотрел, начал расплываться перед его глазами, в глазах и во рту стало влажно, из глаз хлынуло, из груди вырвался всхлип, и сразу все лицо залилось слезами, слезы со щек капали на пиджак и на пол. Он неловко сполз на пол и, облокотившись на сиденье стула, плакал навзрыд, как ребенок.

Эдгар, смотревший на него ясными горящими глазами, подошел и тоже сел на пол.

– Ладно. Поплачь. Отплачешься и успокоишься. Ты молодец, что сказал мне. Молодец.

Мало-помалу Монти затих и, развернувшись к стулу спиной, стал стирать слезы со щек тыльной стороной руки.

– Поедем со мной в Мокингем, – сказал Эдгар. – Поживи там, пока не надумаешь, что делать дальше. Пожалуйста, Монти. Я, конечно, не бог весть кто, но все-таки старый друг. Я знал Софи, и я любил ее. А теперь, когда ты мне все это рассказал, мне кажется, будто мы с тобой связаны – ты и я, крепко-накрепко.

– Угу, – сказал Монти своим обычным голосом. – Узами страшной тайны.

– Вот, ты уже приходишь в себя. Только не надо делать вид, будто ничего не случилось и мир не перевернулся. Для нас с тобой, сегодня, он перевернулся. Стал другим.

– Да?

– Позволь мне взять тебя за руку и вести, будто ты слеп или хром. Не бойся, на меня можно положиться.

– Я слеп и хром, – сказал Монти.

– Это самое разумное, что я слышал от тебя за последнее время. Поедем со мной в Мокингем! Там так красиво. Мы с тобой будем спорить – помнишь, как раньше?

– И ты по-прежнему смотришь на меня без ужаса?

– Не говори ерунды.

– Представляю, как ты сейчас доволен, что я все-таки сорвался. Для тебя это, наверное, грандиозное достижение.

– «Принц, чей оракул находится в Дельфах, не говорит и не утаивает, но знаками указывает»[28].

– А, вон ты о ком. Не уверен, что…

– Но ты ведь не станешь говорить, что все вышло сегодня случайно?

– В том смысле, что на твоем месте мог быть кто угодно другой? Нет. Это мог быть только ты. Как ты правильно заметил, ты, конечно, не бог весть кто, но…

– Я любил Софи и…

– Нет. Нет. Дело не только в этом и не только в юношеских воспоминаниях. Просто ты – это ты.

– О-о… – вырвалось у Эдгара.

– Ну, ты все понял.

– Ты поедешь со мной в Мокингем?

– Да, – сказал Монти. – Будем сидеть на террасе, курить сигары – во всяком случае, ты будешь курить – и спорить о Линии и Пещере[29]. И ты будешь лечить меня… от моего недуга.

– Монти, ты не шутишь? Это же все меняет.

– Думаю, что не шучу. Нет, не шучу. Но я устал, Эдгар. Иди, прошу тебя. Я уже битый час пытаюсь тебя выгнать.

– Слава богу, что я тебя не послушал.

– Все, теперь можешь спокойно уходить. Я весь излился. Я пуст. Спокойной ночи.

– И ты правда поедешь со мной?

– Да. Да. Да.

Харриет, словно окаменев, стояла посреди тускло освещенной спальни.

То, что Монти окончательно – и так жестоко – отверг ее любовь, обрушилось на Харриет страшным, оглушительным ударом. Поднявшись к себе, она долго плакала от горького разочарования, от одиночества и от сознания того, что рухнула последняя надежда. После того трудного разговора на скамейке она тоже очень расстроилась, но все же чувствовала неразрывную связь с Монти и была уверена, несмотря ни на что: все устроится. Он еще оценит ее и полюбит! В конце концов, его резкость и язвительность давно ей известны, он всегда был таким. Он недавно потерял жену, так что о более близких отношениях говорить пока рано. Но она не сомневалась, что найдет к нему подход, рано или поздно это случится. А потом, когда он так по-рыцарски защитил ее от Блейза, от нее самой, от ее собственной рабской сентиментальности, когда остался с ней (по ее просьбе, высказанной в присутствии мужа), Харриет окончательно уверилась в том, что он сделал все это ради нее и из любви к ней. Раз он не захотел, чтобы ее сердце дрогнуло и чтобы она вернулась к Блейзу – все равно, на каких условиях, – значит берег ее для себя.