Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Слева, где у подножия холмов, как якорь союзного корабля, закрепились афиняне, македонцы наставили вверх свои длинные сарисы; острия трех различных по длине копий составляли один сплошной ряд, ощетинившийся, как дикобраз. Афиняне, где могли, отражали их щитами, храбрейшие напирали в промежутках, орудуя коротким копьем или прорубая себе путь мечом, иногда неудачно, иногда сминая ряд наступающих. На дальнем крыле Филипп восседал на своей крепкой коренастой лошадке, в окружении гонцов; все его люди знали, чего он ожидает. Солдаты царя бились с такой яростью, словно, если их попытка сломить сопротивление греков окажется неудачной, они умрут от позора. Здесь было тише, чем в других местах: воинам велели прислушиваться к приказам.

В центре длинная линия фронта раскачивалась из стороны в сторону. Союзные войска, чужаки, часто соперники друг другу, на этот раз были объединены общим знанием: оттуда, где их ряды будут прорваны, придут бесчестие и смерть. Раненые продолжали сражаться, прикрываемые щитами товарищей, или падали на землю под ноги солдат, не имеющих возможности помочь им или остановиться. Отчаянный натиск взвихрял горячую пыль, в которой люди обливались потом, хрипели, ругались, рубили, швыряли, задыхались, стонали. Вокруг попавших на поле валунов схватка вскипала морским прибоем, оставляя на камнях клочья розово-красной пены.

На северном краю, под защитой реки, ровно, как ряд бусин, протянулась цепь сомкнутых щитов Священного Отряда Фив. В бою пары воинов выстроились в одну линию; щит в руке каждого закрывал левый бок стоявшего рядом. В каждой паре старший, эраст, стоял справа, держа копье, младший, эромен, — со стороны щита. Правая сторона была почетной: младший, даже если он был сильнее, никогда бы не попросил друга уступить ее. Все это было древним установлением. Недавно принесшие обет любовники горели нетерпением доказать свою доблесть; у пар, состоящих в отряде уже по десять лет, у зрелых, бородатых отцов семейств, страсть обратилась в товарищество: Отряд был слишком знаменит, чтобы выйти из него, когда опьянение миновало. Пожизненные обеты были обетами воинскими. Даже сквозь пелену битвы мерцали бронзовые беотийские шлемы и круглые узорные щиты, отполированные так, что они блестели, как золото. Оружие их составляли шестифутовые копья с железными наконечниками и короткие мечи, которые оставались в ножнах до тех пор, пока стена копий и щитов не будет сломлена.

Парменион, оказавшийся со своей фалангой перед ними, сделал все возможное, чтобы сдержать фиванцев. Время от времени они делали мощный бросок вперед и могли бы продвинуться еще дальше, если бы не боязнь оторваться от следующих за ними в цепи ахейцев. Они были быстрыми, остро отточенными, как старое, добротное оружие, ставшее частью своего владельца. «Поторопись, Филипп: эти парни прошли школу. Надеюсь, ты знаешь, какой кусок приготовил своему мальчику. Надеюсь, тот не обломает себе зубы».

За бьющейся фалангой на расстоянии полета стрелы ожидала конница.

Она выстроилась плотной колонной, как стрела катапульты: конусом, сужавшимся до одного-единственного всадника.

Чувствуя напряженность седоков, лошади дрожали от шума, от запаха крови, доносимого ветром; или чихали, когда пыль щекотала им ноздри. Люди переговаривались, осаживали или успокаивали лошадей, силясь рассмотреть сражающихся сквозь плотное облако пыли, поднявшейся на высоту десяти футов. Им предстояло атаковать гоплитов, кошмар любого конного воина. Если конница воюет против конницы, то враг может упасть так же легко, как и ты, сбитый копьем или не удержавшись в седле; его можно обойти, добить мечом. Но мчаться на ощетинившийся строй копий — против естества лошади. И они дотрагивались до прокаленных кожаных нагрудников своих коней. Гетайры сами занимались своим вооружением, но они были рады, что послушались мальчика.

Всадник впереди согнал муху с века своей лошади, бедрами чувствуя ее силу, ее знание предстоящего неистовства, ее полное доверие, совершенное чутье. «Да, да, мы тронемся, когда я скажу. Вспомни, кто мы».

Гефестион в следующем ряду ощупал свой пояс: не затянуть ли еще на одну дырку? Нет, ничто не сердит его так, как человек, возящийся с доспехами в строю. «Я должен буду поравняться с ним сразу же. Он покраснел. Это часто бывает с ним перед боем. Если даже это лихорадка, он ни за что не скажет. Два дня с лихорадкой перед тем, как крепость пала, — и ни слова; а я ведь мог принести больше воды. Что это была за ночь!»

По стерне, окликая Александра именем царя, подъехал гонец. Послание было устным: «Они проглотили приманку. Будь наготове».

Вверх по холму, над розовыми домами Херонеи, в десятом ряду афинских войск стоял Демосфен со своим отрядом. Юноши удерживали линию фронта, за ними стояли самые сильные мужчины средних лет. По всей своей ширине ряды то подавались, то выпрямлялись, как тело человека, усиленно работающего одной правой рукой. День становился жарким. Казалось, что они стоят, раскачиваются и смотрят вниз часами; сердце от беспокойства ныло, как больной зуб. Впереди падали люди с раздробленной грудью, вырванными копьем внутренностями; дрожь проходила по всем рядам, отдаваясь в теле Демосфена. Сколько уже пало, сколько рядов осталось между ним и этой бойней? «Мне бы не следовало быть здесь, я обкрадываю город, рискуя своей жизнью. Ряды сражающихся ринулись вперед, второй раз за короткое время; без сомнения, враг теперь отступал. Еще девять рядов между ними и сарисами, а македонцы дрогнули. Небезызвестно вам, граждане Афин, что я нес щит и копье на полях Херонеи, ни во что не ставя свою жизнь и деяния, хотя некоторые и назовут их важными; и действительно, вы могли бы упрекнуть меня, что, рискуя своей жизнью, я создаю угрозу для вашего благополучия… Сдавленный крик боли донесся из первых рядов. Граждане Афин…»

Рев битвы переменился. Восторженный вопль огнем побежал по рядам. Афиняне двинулись вперед, уже не толчками, но набирая силу, не останавливаясь. Враг отступал! Слава Марафона, Саламина, Платей вспыхнула перед его глазами. «На Македонию!» — визжали впереди. Он побежал с остальными, выкрикивая высоким резким голосом: «Схватите Филиппа! Возьмите его живым!» Тирана в цепях проведут по Агоре; после этого его заставят говорить, назвать каждого предателя. На Акрополе, рядом с Гармодием и Аристогитоном, появится новая статуя: ДЕМОСФЕН ОСВОБОДИТЕЛЬ. Он кричал тем, кто мог бежать быстрее: «На Македонию! Возьмите его живым!» Торопясь в гущу событий, он спотыкался о тела юношей, павших в первых рядах.

Феаген Фиванский, верховный полководец союзной армии, направил лошадь к столпотворению в центре. По цепи неслись истошные крики, слишком искажающие правду, чтобы быть полезными. Вот наконец и один из его собственных посыльных. Македонцы, сообщил он, действительно отступают.

«Как? — спросил Феаген. — Беспорядочно?» — «В полном порядке, но довольно быстро. Они уже отошли за высоты справа, афиняне их преследуют». — «Преследуют? Что? Они оставили свои позиции, не получив приказа?» — «Ну, по приказу или нет, но они уже на равнине; они гонятся за самим царем».

Феаген, выругавшись, ударил себя кулаком по бедру. Филипп! Глупцы, ненадежные, безначальные, тщеславные афинские глупцы. Что станется с фронтом наверху? Там, должно быть, брешь величиной с ипподром. Он отправил гонца с приказом заполнить все дыры и прикрыть левый фланг. Во всех остальных местах — ни малейшего признака отступления, враги дерутся еще ожесточеннее прежнего.