Сказки французских писателей - Сидони-Габриель Колетт

Лавка была бы очень неплохим местечком, если бы не колокольчик. Ах, этот колокольчик, от него могла бы получить разрыв сердца даже самая невинная мышка на свете.

Только Вострушка пристраивалась проглотить несколько крошек, упавших с прилавка, или собиралась полакомиться еще горячими рогаликами, как вдруг: «динь-динь», кто-то входил в лавку. Продолжалось это всегда очень долго, потому что булочница мадам Соланж любила почесать языком. Говорили о погоде, обычно ее бранили, о свадьбе дочери каретника, о болезнях картофеля или детей почтальона, искали мелочь — короче говоря, трудно себе представить что-то более нудное, чем подобное ожидание, когда во рту еще остался приятный вкус, а нужно терпеть, пока можно будет продолжить прерванную трапезу.

Вострушка с сожалением вспоминала свое маленькое шале в горах, где она была полной хозяйкой и где так разнообразно и сытно питалась. Меню было здесь однообразное, и меньше чем через неделю у нее почти пропал аппетит, которым она всегда отличалась. Иногда она сидела неподвижно, о чем-то размышляя, не смея признаться даже себе самой, что больше всего ей не хватает именно того, из-за чего она оказалась в таком положении: иначе говоря, хорошего крема для бритья и свободы.

Однажды утром в лавку зашел взлохмаченный крестьянин.

— Вашему парикмахеру на вас не разжиться… — заметила, смеясь, мадам Соланж.

— Я как раз к нему иду, — ответил тот, забирая батон и три еще горячих рогалика в придачу.

Вострушка бросила на него признательный взгляд, ведь он ее спас, и, не теряя ни минуты, бросилась следом за ним по только просыпающемуся городу.

Парикмахерское заведение было не слишком просторным, но там нашлось местечко для мыши. Вострушка заметила его и, пока не зазвонили колокола к обедне, благоразумно пряталась за подставкой для зонтиков, довольствуясь лишь тем, что вдыхала забытые приятные запахи.

Когда пробило полдень, парикмахер вложил бритву в футляр, снял белую блузу, запер дверь на задвижку и отправился к жене, оставив Вострушку сторожить его сокровища.

Наша старая знакомая отыскала мисочку для бритья, еще полную вкусной мыльной пены, но самой мыльной палочки видно не было. Вострушка торопливо обежала все приоткрытые ящики, полки и стенные шкафы и даже пошла на такой риск — забралась в витрину парикмахерской, но, увы, не обнаружила ни единой восхитительной на вкус нежной, жирной палочки. Отчаявшись, она решила удовольствоваться благоуханной пеной. Но от нее лишь разыгрался аппетит. Она еще не кончила лакомиться, как в дверь постучала чья-то энергичная рука.

— Можно здесь побриться? — зычно крикнул кто-то, напугав Вострушку.

Прибежал парикмахер с вилкой в руке и бросился отпирать дверь, дав возможность Вострушке поспешно ретироваться.

— Идем на похороны Жозефа, да, Жозефа из лесопильни… Поэтому… — сказал посетитель, указывая на свои небритые сизые щеки.

Положив вилку на мраморный подзеркальник, парикмахер принялся исполнять свои обязанности, пока клиент сидел с поднятым подбородком.

Вострушка внимательно следила за всеми движениями своего нового хозяина: сейчас она узнает, где он прячет драгоценную мыльную палочку. Она с изумлением увидела, что мгновенно поднявшаяся пена появилась из металлического флакона, который парикмахер яростно потряс над мисочкой.

Да, разумеется, это был мыльный крем, но в порошке, и так плотно закрытый пробкой, что даже острые зубы Вострушки не смогли бы до него добраться. Как разочарована была наша мышка, все утро вдыхавшая пьянящие ароматы, когда узнала, что может надеяться не на пиршество, а лишь на его подобие.

Ее крохотные глазки заволоклись слезами; она горевала о своем домике, об утраченной свободе и беззаботной жизни. На какое-то время она предалась мечтам о своем счастливом прошлом. Где ей найти былую безмятежность и былое изобилие? Внезапно она вздрогнула, услышав голос, который узнала бы из тысячи, и затрепетала от усов до кончика хвоста. Это был голос господина представителя Общества по охране заповедных территорий и заказников.

— Патрон, — закричал толстяк, войдя в парикмахерскую незаметно для Вострушки, — я вверяю вашей бритве самый нежный эпидермус на континенте, постарайтесь своим мастерством возместить убытки, которые я понес по вине ваших мышей, сожравших мой мыльный крем.

Парикмахер, правивший свою бритву о ладонь, едва не отхватил кусок руки.

— Да, да, по вине ваших мышей, — продолжал господин представитель, увидевший в зеркале изумление парикмахера, — именно так — из-за мышей. Эх, поймать бы мне хоть одну… Я бы ей задал! Такой дивный крем — подарок Королевского научного общества в Хаммерфесте, приготовленный специально для меня… Особый состав… Эх, поймать бы мне хоть одну…

У сжавшейся за подставкой для зонтиков, дрожащей от ужаса Вострушки вырвался слабый, жалобный писк. К счастью, в то же мгновение какой-то посетитель открыл дверь, предоставив нашей приятельнице посланную свыше свободу.

Она выскочила на улицу, перескакивая с булыжника на булыжник, преодолевая сточные канавки, на каждом шагу рискуя жизнью; ей все казалось, что ее преследует голос господина представителя.

Поскольку было очень опасно появляться в открытую на улице в такой час, Вострушка, не раздумывая, кинулась в церковь, спасительно возникшую перед ней на углу какой-то улицы.

В прохладном безмолвном нефе она, как и положено, предалась духовному самосозерцанию и долго размышляла сначала о своем прошлом, а затем — о будущем. Она чувствовала, что не создана для жизни, полной приключений, ей было необходимо обжитое теплое местечко.

Её сердцу было не под силу сносить все тревоги и неожиданности. Вострушка уже готова была вычеркнуть из списка своих любимых кушаний то единственное, доставившее ей самое большое удовольствие и самые горькие разочарования. Она подошла к тому периоду жизни, когда нужно учиться принимать спасительные решения. «Пусть мой рацион будет простым, даже скромным, — думала она, — зато я буду жить в покое». Покой? А может быть, она обретет его в этой церкви или в доме кюре, у которого несколько месяцев назад умер кот? Она узнала эту новость от одной шаперонской мыши, как-то раз добравшейся до самого шале. Покой. Устроившись в налое для моления, обитом бархатом гранатового цвета, и вдыхая запах восковых свечей, она уже предвкушала этот покой, но усталость взяла свое, и она уснула.

Когда зазвенели колокола к вечерней молитве, Вострушка проснулась свежая и бодрая. Она почти ничего не различала в темноте, однако сумела разглядеть черный силуэт, двигавшийся вдоль нефа. «Господин кюре», — решила она и разумно последовала за ним на почтительном расстоянии. Заперев двери и в последний раз преклонив колени, господин кюре медленно направился к дому, Вострушка — за ним.

Дом кюре был обнесен высокими стенами: это было унылое, внушительных размеров, здание, которое произвело большое впечатление на Вострушку. Не слышно ни шороха, даже журчания воды, полное ощущение оторванности