Под чужим знаменем - Игорь Болгарин

– Открой, Ксюша! Это я – Мирон!.. Слышь, открой!..

Услышав его голос, Оксана вскочила с постели, сердце ее захлестнула боль и обида. Она взяла ружье Павла, взвела курки, неумело прицелилась. Не знал Мирон, что стоит в метре, в секунде от своей смерти.

– Ксюша, отопри! – неотступно просился он, словно подталкивая своим голосом Оксанину руку. Но дрогнула рука, опустила Оксана ружье, села на кровать и впервые с того дня, как услышала рассказ ездового Никиты о смерти Павла, беззвучно заплакала от одиночества и бессилия наказать человека, порушившего ее жизнь.

А Мирон еще долго ходил возле дома, стучал в окно, зло пинал ногой дверь. Соседские собаки подняли яростный лай, рвались с цепей. Вскоре уже все куреневские собаки вторили им. В нескольких домах затеплились в окнах поспешные огоньки. Кто-то из Оксаниных соседей вышел на крыльцо, вглядываясь в темноту, спросил тревожно:

– Ты чего, Полкан?

И тогда окончательно понял Мирон Осадчий, что не откроет ему Оксана, что не следует ему дольше ходить под окнами и испытывать судьбу. Подумал о причине, и холодок пополз между лопатками. Догадалась? Или узнала? Откуда? Ведь никто не видел… А может, видел? Может, как-то узнала?.. И от этого на сердце стало беспокойно.

Опасливо поглядывая по сторонам, вышел раздосадованный Мирон на улицу, согнувшись, постоял немного, прикидывая: куда же пойти? Домой побоялся. В конце улицы спустился в глинище, поросшее терном и дикой шелковицей. Забрался в бурьян, прилег на свитку, свиткой укрылся. Поворочался малость и уснул. Даже не уснул, а забылся в чуткой тревожной дреме. Вскидывался от каждого дуновения ветерка, от каждого хруста ветки…

Утром, старательно стряхнув с себя солому и бурьян, Мирон, ненавидя весь белый свет и себя самого, двинулся в город. Он торопился побыстрее обойти все адреса, накрепко зарубленные в памяти.

Шел с торопливой оглядкой, прижимаясь поближе к глухим заборам. Иногда украдкой приглядывался к домам и прохожим. Старался все примечать и быть незаметным…

Возле большого, скучного дома с мелкими окнами на Жилянской Мирон замедлил шаги, остановился.

На ступеньках подъезда дома сидела смиренного вида девчушка в старенькой латаной-перелатаной кацавейке с братишкой на коленях.

– А вот дядя идет, он тебя заберет, – неумело стращала она малыша, который все время упрямо пытался сползти с ее коленей.

Мирон подошел к девчушке, провел короткопалой ладонью по голове малыша и, быстро оглядевшись по сторонам, просипел:

– Озоруешь, малый! – Потом спросил девчушку: – А ты случайно не в этом доме проживаешь?

– Ага ж, в этом самом. – Девчушка вежливо привстала, придерживая присмиревшего брата за руку.

– Может, ты знаешь Гриценко Василь Сидоровича, он тут проживает, – все так же сипло спрашивал он: видно, ночью настудило ему горло.

– Гриценко? Василь Сидорович? – удивилась девчушка. – Так он же помер. Еще в прошлом годе помер.

– Помер, говоришь? – слегка оторопел от неожиданности Мирон, потом спохватился: – Ну, царство ему небесное. – И, прижав к бокам неуклюжие руки, он торопливо зашагал по улице дальше…

Проблуждав немного, Мирон с Жилянской улицы вышел на Безаковскую, отыскав двадцать пятый номер дома. Скучающей походкой пошел по улице дальше. Затем вернулся. Около подъезда внимательно осмотрелся и нырнул в парадное.

Лестница была светлой и широкой, такие бывают только в благоустроенных домах с дорогими квартирами. Мирон поднялся на второй, затем на третий этаж и нашел нужную табличку: «Доктор Поляков П.В.». Настороженно прислушался. За дверью – никаких признаков жизни. Тогда он нажал кнопку звонка. Подождал. И нажал снова. Но никто не отвечал. Стал стучать. В ответ все та же тишина. Мирона это явно встревожило. Тихонько, затаив дыхание, он отодвинулся от двери и стал крадучись, на цыпочках, спускаться вниз: шаг, еще шаг, еще другой – только бы тихо, только бы не застучать…

Прежде чем выйти из подъезда, постоял, наблюдая за улицей, вглядываясь в каждую подворотню, в каждый подъезд.

Постой-постой, что-то здесь неладно! Вон, на противоположной стороне, стоит человек. Слишком долго стоит… Похоже, собирается уйти… Ага, ушел… Ушел или его сменили?..

А вот идет еще один человек в вельветовой курточке и почему-то очень подозрительно озирается по сторонам… Повернул на другую улицу, слишком быстро повернул…

Нет, вроде здесь все спокойно!

Стараясь не выдавать своего страха, Мирон неспешно шагнул из подъезда и пошел по улице, всем видом показывая, будто вышел проветриться, прогуляться.

Узкие улочки и проходные дворы вывели его в конце концов на Прорезную. По Прорезной ходил маломощный трамвай. От угла Крещатика он с натугой поднимался вверх до Владимирской и дальше – на Сенной базар.

Мирон неторопливо прошел мимо трамвайной остановки и подошел к дому, на треугольном фонаре которого значилось: «Прорезная, 8». С безразличным видом прислонился к углу открытых ворот и стал закуривать, исподлобья просматривая всю улицу – пядь за пядью; просмотрел – и тут же успокоился.

Свернув цигарку, Мирон поднял голову и вздрогнул – прямо на него шел милиционер с красной повязкой на рукаве. На лице Мирона выступил пот. В глазах от страха помутилось.

Не сводя с милиционера глаз, он потянулся рукой за наганом, но никак не мог попасть рукой в карман. А когда наконец ухватился за холодную ребристую рукоятку, милиционер, дружелюбно улыбаясь, попросил:

– Дай прикурить, товарищ!

Мирон поднял свою цигарку, и рука у него дрожала мелко-мелко и противно, как у припадочного.

– С похмелья, что ли? – прикуривая, участливо, спросил милиционер.

– Ага… Сестру выдавал… – согласно закивал головой Мирон, радуясь, что и на этот раз, похоже, обошлось. Вывела кривая! Но все же решил в дом пока не заходить. Не испытывать – будь она неладна! – судьбу.

Смахнув рукавом пот и оглядевшись по сторонам, Мирон двинулся вдоль трамвайных путей…

* * *

В кабинете Фролова резко, настойчиво зазвонил старинный «эриксон». Фролов снял трубку, сильно дунул в нее:

– Слушаю.

Кто-то на том конце провода тоже дунул в трубку и искаженным мембраной голосом произнес:

– Товарищ Фролов!.. Это товарищ Фролов?.. Океании «знакомый» вывел нас уже на третий адрес. С Куреневки отправился на Жилянскую, семь, интересовался Гриценко. Потом – на Безаковскую, к двадцать пятому номеру…

– Что? – вскинулся Фролов. – Повторите! Голос в трубке повторил:

– На Безаковской, говорю, интересовался двадцать пятым номером. Але! Вы слушаете? Только что был на Прорезной, возле восьмого номера. Но не заходил. Спугнул милиционер. Теперь пошел дальше, на Александровскую.

– Так-так… очень любопытно… – бормотал сам себе Фролов, напряженно обдумывая сообщение.