Под чужим знаменем - Игорь Болгарин

Кольцов записал и коротко спросил, храня на лице выражение почтительной бесстрастности:

– Можно идти?

Ковалевский усталым жестом руки отпустил Кольцова.

– Капитан! Зайдите, пожалуйста, чуть позже ко мне! – с необычной вежливостью сказал Кольцову Щукин, провожая его холодным взглядом.

– Хорошо, господин полковник.

Когда дверь за Кольцовым закрылась, Щукин неохотно вернулся к прерванному разговору:

– Владимир Зенонович! Я принимаю все меры, для того чтобы выявить и обезвредить большевистского агента. И будем надеяться, довольно скоро смогу назвать вам его имя.

Слова его, однако, звучали неубедительно, казенно…

Несколько позже Кольцов спустился вниз, на первый этаж, где размещались помещения контрразведки, быстро прошел по длинным петляющим коридорам.

На скамейке, возле кабинета Щукина, смиренно сидел щуплый старик в солдатских сапогах и косоворотке, тот самый, что в ночь гибели капитана Осипова дежурил возле склада и поздоровался с Кособродовым.

Кольцов наметанным глазом разведчика сразу узнал его и, не поворачивая в его сторону лица, торопливо прошел мимо. А старик, увидев Павла Андреевича, на полпути к губам задержал цигарку и, что-то мучительно припоминая, посмотрел ему вслед.

Щукин был в кабинете один и нервно перекладывал на столе какие-то бумаги. Увидев Кольцова, продолжал еще некоторое время сосредоточенно заниматься своим делом и, усыпив Кольцова этим монотонным действием, вдруг тихим голосом сказал:

– То, что вы вели себя достойно, господин капитан, защищая даму от оскорблений, весьма похвально, и я не смею за это судить вас строго. Но, как мне стало известно, это не просто дама, это – ваша дама. Более того, это дочь какого-то лавочника или что-то в этом роде. И я хочу сделать вам замечание за то, что вы неразборчивы в своих связях с женщинами. Вы – адъютант командующего, и это накладывает на вас определенные обязанности…

– Но, Николай Григорьевич… – начал Кольцов с ничего не значащего обращения, что давало ему некоторое время на раздумья. А сам стал лихорадочно прикидывать: «Надо учесть, что явка известна контрразведке. И пользоваться ею теперь нужно осторожно. Лишь в крайних случаях… Впрочем, надо поменять явку. Так будет лучше и для меня, и для Старцевых». И чтобы выгадать драгоценные мгновения, он продолжил: – Мне кажется, что это…

Щукин нетерпеливым жестом остановил его:

– Вы хотите сказать, что это ваше сугубо личное дело. Безусловно, ваше. Вы вправе выбирать друзей и подруг согласно своему вкусу, сердечным наклонностям, привычкам и, конечно… – Тут Щукин, подчеркивая значение сказанного, произнес по слогам: – вос-пи-та-ни-ю… – Кольцов еще раз попытался что-то сказать, возразить, возмутиться, но Щукин кисло поморщился, всем своим видом выражая недовольство тем, что Кольцов осмеливается его перебивать. И снова угрюмо произнес: – Я попросил вас зайти ко мне вот почему. Не далее как вчера моя дочь предупредила меня, что пригласила вас в гости к нам… Я хотел бы сказать, что мне будет неприятно, если вы примете это приглашение… – И Щукин, словно ожидая от Кольцова упорного несогласия, угрюмо опустил вниз глаза. Было видно, что он и сам понимает: их разговор никак не может войти в нужное русло, ему трудно даются убедительные и здравые слова.

Но Кольцов все понял, и особенно то главное, что полковник Щукин в ослеплении отцовских чувств пошел по ложному пути, что расчет Кольцова оправдался и случай с Осиповым не бросает на него ни малейшей тени. Похоже, что это так.

– Николай Григорьевич! Но это несправедливо! Я действительно был два раза в том доме, – тихо сказал Кольцов и сделал выразительную паузу, показывая, как ему трудно дается это признание. – Хозяин – археолог, а не лавочник. Время и разруха вынудили его торговать старинными монетами, распродавать свою коллекцию…

Щукин нетерпеливо слушал, чутьем опытного разведчика угадывая за словами этого любимчика командующего какой-то второй, настойчиво ускользающий от него, Щукина, смысл. И чтобы скрыть от Кольцова свою обескураженность и досаду, он внезапно поднялся из-за стола, неприязненно отодвинул от себя ставшие в этот миг ненужными бумаги и коротко, как команду, бросил:

– Я вас более не задерживаю!

– Не понимаю, но мне кажется, вы крайне несправедливы по отношению ко мне, – с нескрываемой горечью еще раз повторил Кольцов и, тщательно закрыв за собой дверь, вышел от полковника с ощущением одержанной победы.

На скамейке, у самых дверей кабинета, все еще сидел, комкая в руке выцветший от солнца и дождей картуз, старик сторож. Увидев Кольцова, он встрепенулся и снова стал внимательно к нему присматриваться и – никак не мог вспомнить, где и когда он уже встречался с этим человеком…

– Сидорин! – выкрикнули из щукинского кабинета.

Старик вытянулся по стойке «смирно» и одернул на себе косоворотку. Затем строевым шагом, но так, что его заносило куда-то вбок, трепетно направился в кабинет.

– Явился по вашему приказанию! – зычно гаркнул он полковнику Щукину и стал глазами, как его когда-то учили, пожирать начальство.

– Проходите, Сидорин ваша фамилия? – бесцветным и оттого сильно действующим на неискушенных голосом произнес полковник.

– Так точно-с, Сидорин! – радостно отозвался сторож.

– Давно работаете на железнодорожном складе? – таким же ровным, бездушным голосом спросил Щукин, даже ни разу не поглядев на сторожа.

Сидорин начал рассказывать обстоятельно и деловито. Он привык за долгую свою жизнь так говорить с начальством, зная, что за бестолковщину оно по головке не гладит.

– Приставлен я, значит, выше высокоблагородие, к складу уже седьмой год. И при царе-батюшке, и при красных, и при ваших. Власти меняются, а без сторожей, стало быть, ни одна не обходится. Там, где ежели есть что охранять, нужен караул. Хочешь порядка – станови сторожа, А то разворуют, разнесут, крошки не оставят. Люди – воры, сами знаете…

Щукин сердито оборвал его:

– Сто пятый-бис при вас отправлялся?

– Так точно, при мне, ваше высокоблагородие. – Сидорин наконец понял, что от него требуют не обстоятельности, а четких ответов.

– Паровоз с вагоном вам видно было?

– Как на ладони, ваше высокоблагородие.

– Ну и что вы видели?

– Да ничего такого. Сел в вагон офицер, охрана, и поехали они…

– А на паровоз кто сел?

– Окромясь трех паровозников, никто не садился.

Щукин заинтересованно поднял голову, снова спросил старика:

– Значит, вы хорошо видели, что на паровоз сели три человека?

– Вот как вас вижу… Это уж точно, ваше высокоблагородие. Глаз у меня, надо сказать, прицельный, артиллерийский.

– Вы знаете этих троих? – строгим голосом продолжал задавать вопросы Щукин.