1917–1920. Огненные годы Русского Севера - Леонид Прайсман

Миллер был так уверен в прочности своего положения, что по его приказу все ледоколы были посланы для доставки какого-то небольшого груза в Мурманск. Выступая перед общественными деятелями, он заявил, что этот приказ доказывает отсутствие каких-либо оснований для паники. Мы приведем достаточно злое свидетельство подполковника Зеленова: «Как штаб, так и высшее морское начальство хорошо знали, что даже одного ледокола вполне достаточно, чтобы забрать их с семействами»[682]. Даже утром 18 февраля, накануне панического бегства из Архангельска Миллер, по словам очевидцев, был в «совершенно спокойном настроении», заявив им, что об эвакуации не может быть и речи, и на представленных ему Добровольским документах об эвакуации всех судебных учреждений зачеркнул слово «эвакуация» и написал: «Выездная сессия на Мурман»[683].

Еще более поразительным было поведение генерала Квецинского, пославшего поздно вечером 18 февраля генералу Данилову телеграмму с приказом не покидать занимаемых позиций под страхом предания суду. Когда Данилов читал телеграмму, багаж генерала Квецинского грузили на ледоход «Кузьма Минин». Но оптимистическое настроение Миллера, решительные приказы Квецинского были во многом только прикрытием плана собственной эвакуации. Миллер попытался договориться с большевиками о более почетных условиях капитуляции. В ночь на 16 февраля Миллер обратился по радио к члену Реввоенсовета 6-й армии Н. Н. Кузьмину с предложением о прекращении Гражданской войны и с вопросом об условиях капитуляции. Ответ был однозначным – «сдача без условий»[684]. Тогда Миллер попросил министра иностранных дел Великобритании лорда Дж. Н. Керзона быть посредником между правительством СО и большевистским руководством. Когда о попытке переговоров с большевиками стало известно правительству, Миллер подтвердил факт переговоров, но отказался прочитать полученную от Кузьмина телеграмму. Члены правительства высказались «решительно против переговоров с большевиками, так как им совершенно нельзя верить. Если и вести переговоры, то исключительно, чтобы выиграть время»[685].

Что же происходило на фронте в то время, как на вызванные Миллером заранее ледокол «Кузьма Минин» и яхту «Ярославна» 18 – утром 19 февраля шла спешная эвакуация? 17 февраля командующий Железнодорожным фронтом генерал Б. Н. Вулевич сообщил, что большинство пехотинцев разошлись, а он с немногими верными солдатами и офицерами отходит на Мурманск. Данилов с оставшимися у него солдатами и офицерами Двинского фронта в 10 часов утра 18 февраля прибыл на станцию Холмогорская. Он тщетно пытался связаться со штабом главнокомандующего, телеграф уже не действовал, ему никто не отвечал. Дождавшись отступления последнего отряда из Ильмы, Данилов решил посадить отряд на поезд и доехать до Архангельска. Он вспоминал: «С этим надо было спешить, так как Обозерская была, по моему мнению, открыта, и большевики могли нагрянуть каждую минуту»[686]. Поезд двигался на Архангельск, преодолевая сопротивление железнодорожников. Проехав две версты от станции, состав остановился. Через час Данилов начал волноваться и выяснил, что машинист отделил паровоз от поезда и уехал в Архангельск. Пока удалось добиться нового паровоза и поезд тронулся на Архангельск, прошло несколько часов. Проехав 5 верст, Данилов увидел, что его догоняет лучший бронепоезд Северного фронта «Адмирал Колчак», управляемый взбунтовавшейся командой. Данилов утверждал, что положение его отряда было безвыходным: «Мои люди сидели в поезде, у них были только винтовки и “Люисганы” (ручные пулеметы. –Л. П.), по обе стороны полотна был снег выше сажени и ни о каком рассыпании в цепь по этому снегу нечего было и думать. Взвесив все эти обстоятельства и видя неравные условия борьбы, я пришел к тому заключению, что я сделал все что мог для спасения этих людей и что дальнейшее сопротивление могло вызвать только напрасное пролитие нашей крови, без всякой надежды атаковать бронированный поезд, а потому я решил исполнить их требование (о сдаче. –Л. П.)»[687].

Согласно плану отступления, разработанному штабом главнокомандующего, войска, занимающие колоссальные территории Пинежского, Мезенского и Печерского районов, были брошены на произвол судьбы, т. к. даже Квецинский не предусматривал возможность отступления этих частей, ввиду большой удаленности районов от Архангельска и Мурманска. Интересно, зная, что большинство русского населения Печерского края и особенно коми (удмурты) ненавидели большевиков и поддерживали белых, в Архангельске обсуждали планы сделать эти районы основным центром белого движения и отступать туда из Архангельска. Но так как это было бесперспективно из-за невозможности отхода к морским портам или границе, эту мысль оставили. Большевистские комиссары хорошо понимали отношение к ним местных жителей. В апреле 1919 г. комиссар Вашко-Мезенского полка Л. Брагин писал в донесении: «Необходимо отметить враждебное отношение населения Удоры к Красной Армии и ее действиям». В 1920 г. комиссар Ярен-ского уезда И. В. Епов писал о том же: «Местное население почти целиком настроено против нас. У многих в рядах белых то отец, то сын, то какой-либо родственник. Население было явно на стороне белых»[688]. 11 августа 1919 г. решением Миллера эти районы были объединены в Пинежско-Мезенский район, войсками которого командовал генерал-лейтенант П. П. Петренко. Незадолго до эвакуации Квецинский дал Петренко права командира отдельного корпуса и назначил его командующим также и Печерским районом. Это назначение было крайне неудачным шагом Квецинского и Миллера. Добровольский характеризовал Петренко как «абсолютно не умевшего сообразоваться с потребностями текущего момента и изводившего своих подчиненных мелочными требованиями соблюдения воинского артикула и настойчивым проведением в жизнь всех приказаний генерала К., как бы они не были иногда неосуществимы . Всей своей фигурой, взглядами он принадлежал к далекому прошлому, и некоторые распоряжения его носили положительно анекдотический характер. Так, например, отсылка в “тайную” разведку в район неприятеля сопровождалась молитвословием и колокольным звоном и противник был в курсе дела этой секретной деятельности генерала»[689]. Более подходящей фигурой для этой должности был организатор белого движения в Мезенском районе, первый командующий войсками Мезенеско-Пинежского района, полковник Д. Д. Шапошников, снятый в июле со своего поста и вызванный в Архангельск, где ему была предоставлена ничего не значащая должность помощника начальника местного гарнизона. Мы уже писали выше о зависти Миллера, военного администратора, к талантливым офицерам. Это было с генералом Мурузи, та же самая история повторилась и с Шапошниковым.