1917–1920. Огненные годы Русского Севера - Леонид Прайсман

Страшные новости с других фронтов, чувство обреченности и усталость от войны способствовали успеху пропаганды. Командующие фронтом сообщали, что не на все части можно положиться. Данилов хорошо знал, что у него на Двинском фронте в 4-м ССП ведется усиленная большевистская пропаганда. В январе 1920 г. участились случаи дезертирства из ВССО и бегство к противнику. Уходили в первую очередь уроженцы центральных районов страны и Сибири. Иногда уходили с оружием целые заставы.

На настроение войск и населения сильное влияние оказывали обострившиеся проблемы со снабжением (см. выше). Миллер и его многочисленные защитники из эмигрантов и теперешних т. н. «патриотически настроенных» историков обвиняют во всем англичан. В многочисленных письмах русским военным и гражданским представителям в Европе Миллер не перестает жаловаться на «проклятых бриттов», о чем уже было написано в предыдущей главе. В ряде воспоминаний, а также письмах Миллера англичан обвиняют в уничтожении части имущества и запасов британской армии (топили в реках на глазах населения)[659]. Однако, как только был поставлен вопрос об эвакуации, британские военные руководители заявили, что из имеющихся запасов они оставят в области все необходимое русским, но ничего бесплатно сверх этого дано не будет. Излишки, в первую очередь вооружения, они уничтожали по той простой причине, что не верили в возможность Русского Севера продержаться самостоятельно и не хотели, чтобы после крушения фронта британские военные запасы попали в руки Красной армии. Они оказались совершенно правы. Интересно, что некоторые русские офицеры отказывались перед эвакуацией уничтожать военное имущество. Начальник штаба Мурманского района полковник М. Н. Архипов на вопрос о порче военного имущества и аэропланов заявил: «…это все же русское казенное добро и его лучше оставить неиспорченным»[660]. С русской точки зрения, можно или восхищаться патриотизмом Архипова, или осуждать за то, что оставил военные запасы основным врагам русского народа, но англичане ее разделять не могли.

Многие русские участники событий, военные и государственные деятели, несмотря на их положительное отношение к Миллеру, вынуждены были признать, что вопросы снабжения войск и тыла решались очень плохо. Добровольский писал: «Действительно, в области снабжения были крупные недочеты и чувствовалось неумение использовать богатый рыбой, дичью и оленьим мясом край. Во главе снабжения стоял подчиненный Начальнику Штаба честный и старательный, но престарелый и никогда в жизни этим делом не занимавшийся генерал Б., который с усердием делил оставленные нам англичанами консервы “по расчету 3/8 банки на 5½ человека”, как острили по этому поводу в строю»[661]. Могучий рассказывал о поставках рыбы на фронт: «В отношении продовольствия дело обстояло так, что на фронт послали треску самого плохого качества. Я лично пробовал эту треску, которой есть было невозможно, она была тухлая и горькая. По возвращению с фронта в Архангельск я узнал, что Военное снабжение купило треску у городского продовольственного комитета и у одного еврея, я узнал, что у них треска была тухлая, и был немало удивлен, что заставило Военное снабжение купить тухлую рыбу, между тем как у меня на складах и парусных судах имелся запас хорошего засола и качества сто тысяч пудов трески»[662].

О колоссальных запасах на складах Архангельска пишут очевидцы вступления Красной армии в город. Командующий 6-й армией Самойло постеснялся вводить в Архангельск своих оборванцев и одел их в новую форму из захваченных складов. Наверно, своеобразная получилась картина: Красная армия в английских мундирах вступает в освобожденный от интервентов и белогвардейцев город. Генерал Данилов, после развала фронта бежавший в Архангельск, с удивлением писал о колоссальных складах с разнообразным имуществом: «Пролетарии должны были грузить в вагоны наши интендантские запасы и громадные склады таможенного ведомства невостребованных грузов еще с 1914, которые так тщательно охранялись нашим Правительством. И, Боже, чего только там ни было. Поистине, колоссальное богатство»[663].

Парадокс заключался в том, что под давлением фронта штаб главнокомандующего ВССО разрабатывал план отступления. Он составлялся очень тщательно, с точным указанием путей отступления, но при полном незнании местности, без всякой рекогносцировки и без учета тяжелых зимних условий. Войска должны были отступать в район Мурманска, что позволило бы резко сократить линию фронта и в случае неудачи отойти в Финляндию. Но все хорошо было только в теории. Войска Двинского фронта на первом этапе отступления должны были двигаться на станцию Обозерская, пройдя около 80 верст. Начальник штаба Двинского фронта полковник Н. Волков отправился изучить этот путь. Но выяснилось: «…она (дорога. –Л. П.) существовала в прежнее время, когда шла интенсивная рубка леса лесопромышленниками, но с началом Великой войны эта рубка прекратилась и по этой дороге больше никто не ездит и, следовательно, она вся была занесена снегом в сажень толщины и нам воспользоваться ей было бы невозможно»[664]. Волков доложил об этом Квецинскому, но приказ остался без изменений – отступление должно идти по указанной дороге. У плана были и другие не менее серьезные недостатки. Данилов писал: «Сложный план отхода на ст. Обозерскую, когда мы должны были бы идти фланговым движением к противнику все время ожидая удара по прямому сообщению Селецкое – Сия, марш около 600 верст до посада Сорока по Мурманской дороге, все это казалось нам невыполнимым»[665]. Измотанные, полуразложившиеся части Северной армии, считали они, не в состоянии пройти более 1000 верст под ударами противника. План также не учитывал того важного обстоятельства, что лучшие части Северной области – партизанские, неоднократно заявляли, что наступать они готовы куда угодно, но в случае приказа об отступлении разойдутся по домам. На некоторых фронтах стали разрабатываться другие, более реальные планы отступления. План отступления Данилова и Волкова для войск Двинского фронта предусматривал отход по прямому пути на станцию Холмогорская, затем на поездах – до Архангельска и вместе с Архангельским гарнизоном отступать в Мурманск. Этот план был передан Квецинскому, который его отверг и передал генералу Данилову, чтобы он не вмешивался в стратегические планы высшего командования. Все критики этого плана предсказывали его полный провал. Предсказание сбылось на сто процентов.

Собираясь осуществить эвакуацию в Мурманский край, Миллер ничего не предпринимал для наведения там порядка, для очистки Мурманска от матросов, открыто ведущих большевистскую пропаганду. Начальником Мурманского края был В. В. Ермолов. Войсками Мурманского фронта командовал генерал В. С. Скобельцын, был создан новый пост – Главноуполномоченный по эвакуации. Функции властей не были строго разграничены, и по справедливому замечанию Добровольского: «Многовластие вело там к полному безвластию»[666]. Положение усугублялось тем, что талантливый администратор Ермолов, осознав, после эвакуации англичан, что краю больше не продержаться, и учитывая все более усиливавшиеся большевистские настроения матросов и сезонных рабочих, пребывал в полной истерике и дошел до того, что угрожал Миллеру бунтом. Только предчувствием скорого трагического конца можно объяснить подобное состояние начальника Мурманского края.