Записки карманника - Заур Зугумов

На одной из лесных командировок – в одной из колоний, которая находится в тайге и где есть лесозаготовки.

Общак – своего рода касса взаимопомощи, существующая внутри того или иного криминального сообщества.

Отрицалово – отрицательно настроенные на режим заключения осужденные.

Пару эмалированных кругалей – две эмалированные кружки.

Полосатая зона была сучьей – зона особого режима содержания.

Пятилетка – пятилетние планы развития народного хозяйства СССР.

Под крышей – в карцере или ПКТ.

Сидят под замком – находиться в камере тюрьмы, пересылки, карцера, ПКТ и т. п. помещений.

Спиногрызами – детьми.

Теплушка – вагоне, предшественник столыпина.

Уркаган – вор в законе.

УСТИМЛАГ – все ИУ, которые находятся в республике Коми.

Хозяин – начальник колонии.

Чалился – отбывал срок заключения.

Прошло уже почти два года с тех пор, как я покинул свою Родину – Дагестан и «тычил» теперь в Москве в бригаде, которою руководил старый уркаган Гена Карандаш. Тогда ему уже стукнуло шестьдесят два года. Кроме Карандаша, в бригаде нас было еще четверо: Дипломат, Паша Цируль, наша красавица Ляля и я.

Трое из нас были «жуликами», и мне, кроме своей основной деятельности в дружном сообществе карманников-универсалов, как о нас отзывался преступный мир столицы, частенько приходилось выполнять и другие поручения чисто воровского толка. Например, отправляться в один из далеких северных регионов, или навещать союзные республики, чтобы пригласить кого-либо из воров на готовящийся сходняк, или, наоборот, отвезти результаты этого воровского форума авторитетному уркагану, который по тем или иным причинам не смог присутствовать на нем. Были поручения и поинтереснее, с точки зрения юного бродяги, каким я был в то время. Об одном из таких случаев я и хочу рассказать читателю.

На этот раз бригада наша отдыхала в Подмосковье, если мне не изменяет память, где-то в районе Снегирей. В нашей хате собралось тогда толковище. Много шпаны съехалось из Москвы и ее окрестностей, чтобы разобрать кое-какие рамсы, принять в семью очередного кандидата, поговорить о жиганской жизни и вспомнить о мусорских кознях.

Ворам было о чем поговорить. На этот раз урок на сходняке было не так уж и много по сравнению со сборищами союзного масштаба, ибо толковище это было чем-то вроде экстренного собрания, но зато это были урки, прошедшие не одну гулаговскую прожарку. Одним словом, это были истинные бродяги. Любой из присутствовавших на том сходняке жуликов был старше меня по крайней мере вдвое, ведь мне не исполнилось тогда еще и девятнадцати. На самой сходке я не присутствовал, потому что еще не поднимал вопроса о своем входе в семью, но постоянно находился рядом с ворами, и не просто находился, а крал с ними в одной бригаде.

Ближе к утру, когда сходняк уже завершился, босота разъехалась, а мы, кроме Ляли, которой тоже уже давно пора было просыпаться, вчетвером сидели за столом и пили чай, Карандаш вдруг спросил меня как бы между прочим:

– В Ростове-то бывал когда-нибудь, Заур?

– Бывал, как не бывать, – ответил я, – даже дважды. Первый раз – пацаненком, когда бежал из детской колонии в шестидесятом году. Легавые тогда нашли меня больного в клумбе с цветами и определили в детский приемник. Второй раз четыре года спустя, когда откинулся из местной тюрьмы. Шпана меня встретила тогда, взгрела по-жигански и проводила домой в Махачкалу.

– Ну вот и хорошо, – кивнул Карандаш, размышляя над чем-то и временами со смаком отхлебывая из блюдца горячий чай. Он взглянул на маленькие ходики, висевшие на стене напротив, глубоко задумался, прищурив глаза, а затем, через минуту, продолжил уже без остановок, видно решив для себя что-то важное.

– Урки тамошние тебя знают, – думаю, позабыть еще не успели, да и мы отсюда сопроводиловку пошлем. Как прибудешь на место, звякнешь, сам знаешь, куда, мы будем ждать. На прозвон с Лысаком вдвоем придешь, понял?

Как было не понять старого уркагана?

– Конечно же понял, – ответил я тут же.

– Ну, вот и добренько, вечером и тронешься в путь, а сейчас ложись пока, отдыхай. Все мы этой ночью устали, и отдых никому не повредит. Ну что, босота, пошли по шконарям?

Я не буду долго говорить о реформах 1961 года, ибо об этой перестройке гулаговской системы написано достаточно много. Коснусь лишь темы, на которой во всех средствах массовой информации не одно десятилетие лежало строгое табу. Впрочем, когда серая вуаль цензуры была приподнята, охотников поговорить на эту щекотливую и, конечно же, интересующую всех тему оказалось предостаточно. Одни сочиняли статьи и даже книги, другие писаки, а по-другому их и назвать-то трудно, пытались затронуть эту тему как бы изнутри, будто они сами побывали в этой шкуре и потому вправе рассчитывать на доверие читателя. Но вся честная публика, вместе взятая, хоть и заработала кучу денег на глупости и лжи, все же главного так и не поняла.

Во-первых, тема воров в законе, их нравов, образа жизни и деятельности, даже внутри самого преступного мира всегда считалась темой строго иерархической. То есть не каждый из нас мог затронуть ее, не поплатившись за это впоследствии своей головой.

Во-вторых, как можно писать, и даже не о ворах в законе, а просто о тюрьме вообще, не просидев в неволе и дня? Я считаю это, по меньшей мере, глупым, безнравственным и неэтичным.

Итак, до реформ 1961 года арестант заходил в камеру и сам объявлял себя вором. И если он соответствовал требованиям этого сообщества, то шел по жизни уркой до конца своих дней. Но вот в ГУЛАГе наступили совершенно дикие преобразования, и в первую очередь администрация учреждений попыталась интригами сломить сопротивление именно воровского сообщества, тем самым посеяв хаос и неразбериху, но, к счастью, она просчиталась. Думаю, что здесь будет уместно процитировать слова одного мудрого средневекового политика, сказавшего по отношению к методам инквизиции: «Убить человека, пытая и истязая его, можно, идею – никогда, она бессмертна!»

Начались «ломки», «прописки» и прочие изощренные попытки истребить жуликов, и попытки эти, стоит отметить, принесли свои плоды. Воры разделились на два лагеря. Тех, кто до этого лишь прикрывался внешней воровской оболочкой, но, почуяв запах жареного, ушел к ментам, стали называть «суками», и, честно говоря, таких оказалось немало. Те же, кто прошел все мусорские испытания, остались теми, кем и родились, – ворами.

Поэтому-то через некоторое время на всесоюзном сходняке урки решили, что ради чистоты воровского сообщества с этого момента повсеместно должны быть вменены «подходы». И чем больше воров присутствовало на коронации жулика, тем сама коронация считалась престижней и надежней.