Записки карманника - Заур Зугумов

С одной стороны, если ты честен, то чего бояться? – может подумать читатель. Ведь рано или поздно правда непременно восторжествует и все станет на свои места. Но, к сожалению, зачастую в жизни все происходит не так, как хотелось бы. Родившись чуть ли не на улице и общаясь в основном с махачкалинской босотой, я никогда не сталкивался с таким явным проявлением предательства. Но меня, честно говоря, тревожила не сама эта непонятная мне измена одного из тех, с кем я делил последние две недели кусок хлеба, а то, как эти события могут отразиться на моем будущем. В то время у нас с этим было строго. Малейшее пятнышко в биографии – и путь в воровское сообщество был заказан.

Много раз я сталкивался на своем веку с порядочными людьми, которые между собой подозревали всех и вся, но, когда дело доходило до сходняка, они обламывались. В чем причина, спросите вы? Она проста. Кто-либо из урок, присутствовавших на сходняке, спрашивал претендента на воровскую корону:

– А ты разобрался до конца с таким-то случаем? Все ли ясно босоте?

– Нет, но там все ровно, – отвечал претендент.

– Вот и реши его, бродяга, чтобы все мы знали, что ты чист, как кристалл, тогда и вход в семью для тебя будет зеленой улицей. А пока не обессудь, придется подождать. Сам должен понимать – чистота наших рядов превыше всего, а дурной пример заразителен.

Так что меня можно было понять, ведь и я в скором будущем собирался «поднимать свой вопрос». И сейчас, когда я пишу эти строки, глядя на себя, того юного босяка, через тридцать лет, то, откровенно говоря, не могу винить себя даже на старости лет. Любой другой на моем месте думал бы так же.

За полчаса ожидания никто из нас не проронил ни единого слова. Мы молча тусовались по двору, думая каждый о своем. Наконец на крылечке показался Лысак и позвал нас в хату. Как только мы вошли, нам сразу же бросился в глаза большой финский нож с красивой костяной рукояткой, воткнутый почти в середину почерневшего от времени дубового стола, с которого Лысак заблаговременно сдернул скатерть. Мы остановились у двери и повернулись в сторону Котла, который сидел теперь на топчане, свесив на пол ноги и держась за край тахты обеими руками. Он смотрел в пол, будто хотел просверлить его взглядом. При нашем появлении он поднял голову и тут же, без всяких вступлений, тихим, но уверенным голосом начал заранее приготовленную речь.

– Однажды в тобольской крытой мне на глаза попалась очень любопытная книга. Там говорилось о психологии человека, его достоинствах и недостатках и о многом другом, очень интересном и увлекательном… Вот вы все трое – карманники, и руки, точнее, пальцы рук значат для вас больше, чем для обыкновенных людей. Они – ваш хлеб, ваше будущее, ваша жизнь, в конце концов. Поэтому сейчас вы будете рубить друг другу именно пальцы: не спеша, по одному, а мы с Лысаком тем временем будем за вами наблюдать и думать над тем, кто же из вас та падла, из-за которой приходится калечить двоих достойных и порядочных людей. Начнем с самого старшего. Давай, Хохол, начинай…

Делать было нечего, приходилось выполнять требования уркагана. Слова вора среди бродяг не обсуждаются и не критикуются, тем более в такой щекотливой ситуации, когда от малейшего неверного движения зависело твое будущее. А на карту и было поставлено именно оно. Так что мы с Арбузом молча положили руки на «плаху» и, затаив дыхание, ждали, чем же все это кончится. Еще о чем-то соображая, прекрасно помня о том, что левой рукой краду чаще, чем правой, я выставил вперед именно правую руку, тогда как Арбуз протянул левую.

Хохол выдернул из стола нож, посмотрел как-то странно нам в лица, а затем неожиданно размахнулся и ударил им по моей руке. Глаз я не закрывал, точно помню, только чуть отдернул руку, поэтому нож и зацепил лишь край среднего пальца и воткнулся в стол, который уже успел обагриться моей кровью. Я схватился за кисть руки, сжал ее и стоял бы так, если бы не подоспевший Лысак. Он встал с дивана, по дороге вытаскивая из кармана огромный носовой платок, и, перевязав им мой палец, стал накладывать жгут на кисть руки, отводя меня в сторону от стола. Боли я пока еще не чувствовал, а вот злость была, и еще какая злость, но понять, на кого, в тот момент мне было не по силам.

Ну а события тем временем разворачивались по заранее намеченному сценарию. Когда суета со мной закончилась и Лысак, потянув меня к дивану, сел рядом со мной, в хате воцарилось молчание, которое, впрочем, длилось недолго. Выдернув с какой-то остервенелой яростью нож из стола, Хохол вытер выступивший на лбу пот, долго смотрел на руку своего давнишнего кореша. Крупные капли пота вновь выступили у него на лбу и стали понемногу заливать лицо. Он смахнул их одним пальцем, окинул взглядом хату, Котла, сидящих на диване нас с Лысаком и, остановив свой взор на Арбузе, неожиданно резко размахнулся, как это делают заправские мясники, и ударил «сажалом» по пальцам Арбуза, отхватив от мизинца левой руки кусок длиною в ноготь.

Арбуз так же, как и я, схватился за запястье левой руки и прямо на наших глазах стал бледным как мел. Теперь уже мы оба с Лысаком пришли ему на помощь. Пока Арбузу перевязывали руку, Хохол стоял у стола, опустив голову, а в комнате стояла гнетущая, не предвещавшая ничего хорошего тишина. Наконец Котел не сказал, а чуть ли не крикнул нам с Арбузом, чтобы мы меньше суетились, а подошли к столу, что мы и сделали безо всякой охоты.

– Ну что ж, Хохол, твой поступок доказал нам многое. Теперь твоя очередь, Арбуз, – проговорил Котел ледяным голосом. – Бери нож и руби своему корешу палец.

Хохол положил свою ладонь на стол и, отвернувшись, замер в ожидании, но я не сводил взгляда с лица Арбуза. С силой сжав рукоять ножа в правой руке, он замер, а по щекам его неожиданно потекли скупые бродяжьи слезы. Наконец он глубоко вздохнул, размахнулся и, воткнув нож в стол, выдохнул и сказал громко, чтобы слышали все:

– Босота, падлой буду, я не виноват, но рубануть по пальцам карманника, хоть убейте, не могу!

– Ладно, малодушный, отойди в сторону и уступи дорогу тому, кто посмелей тебя, – проговорил с издевкой Котел.

Арбуз подошел к нам с Лысаком, посмотрел на меня взглядом мученика и остался молча стоять возле дивана, уступив мне место палача. Делать было нечего, я в свою очередь подошел к плахе, но одной рукой вытащить нож не смог. Арбуз с такой силой вогнал сажало в стол, что его пришлось вытаскивать не мне, а Хохлу, и притом обеими руками.

Хохол по-прежнему оставался невозмутим. Выдернув нож из стола, он положил правую кисть на стол и вновь замер в ожидании. Трудно передать те чувства, которыми в тот момент было охвачено мое босяцкое сердце. Я стоял как вкопанный, пока не услышал резкий голос Котла:

– Ну что стоишь, как столб, духу, что ли, не хватает?

Я даже не стал замахиваться ножом, в какой-то миг поняв, что ударить по руке приятеля все равно не смогу. Молча положив перо на стол и сказав босоте почти то же самое, что и Арбуз, я отошел в сторону и стал ждать своей участи.

Лысак спросил нас с иронией:

– А знаете, какую книгу имел в виду Котел? Библию. То место, где царь Соломон судил двух женщин. Одна из них, истинная мать, оставила своего ребенка ради его спасения чужой женщине.