Записки карманника - Заур Зугумов

Шаляпин не спеша вышел из будки, закинул, как бы нехотя, колун на правое плечо и направился прямиком к пеньку. Следом за ним шел пожилой канадец, переводчик-десятник и несколько зоновских легавых.

Выйдя в центр поляны, вокруг которой собрался народ, они во всеуслышание огласили и перевели условия пари, хорошенько осмотрели поверхность пенька и тут же приступили к выбору спички. На пенек был высыпан коробок, и из шестидесяти находившихся там спичек жюри отобрало одну.

Каторжане были возбуждены до предела. Заварив по ходу пьесы жиганского чифиря, те, кто был помоложе и поглазастее, расположились на взгорке, каторжане же постарше, присев на корточки и скрестив ноги, образовали полукруг метрах в десяти от пенька. Обе группы арестантов пустили по кругу пару эмалированных кругалей с ароматным напитком и, скрутив самокрутки из махорки, задымили на всю округу. Чувствовалось, с каким нетерпением они ожидали начала этого представления, нисколько не сомневаясь в способностях своего кореша и коллеги.

Наконец все споры и дискуссии смолкли, и Шаляпин остался у пенька один на один с колуном. Все стоявшие рядом отошли на несколько метров, за цепь сидящих на земле каторжан, и замерли в ожидании. Мертвую тишину нарушало лишь пение северных птиц. Шаляпин, стоя у пенька, был спокоен и невозмутим. Вынув носовой платок из кармана брюк, он приподнял колун и стал с какой-то особой нежностью протирать острие топора, как будто это был его единственный друг во враждебном мире, искоса бросая взгляды то на пенек с лежащей на нем спичкой, то на собравшихся вокруг людей.

Закончив с этим, он поплевал на ладони, потер рукой об руку, ухватился за топорище, заранее определив на нем удобное место, и, закинув топор за плечо, занял исходную позицию и замер на месте, настраивая частоту дыхания. Наконец он резко выдохнул, а затем сделал медленный вдох.

Топор прочертил дугу в воздухе, и Шаляпин, чуть согнув ноги в коленях, опустил колун на пенек прямо по центру. Топор, воткнувшись в мягкую древесину, замер на месте. Кинувшись к пеньку, люди склонились над ним и ахнули от удивления. По обеим сторонам от лезвия топора лежали две крохотные половинки спички.

Что тут началось! Мужики принялись бросать шапки вверх, поздравляя Шаляпина, и даже несколько раз подкинули его в воздух, будто он только что выиграл себе и всем им свободу. Мусора тоже не остались в стороне от всеобщего ликования. Радостные и довольные увиденным зрелищем, они по очереди жали ему руку, хвалили за ловкость и благодарили от лица всех советских заключенных.

Иностранцы были ошарашены. Они собрались вокруг пенька, трогали лезвие колуна, разглядывали две тоненькие половинки некогда целой спички и все никак не могли понять, каким же образом острие этого огромного топора смогло разрубить спичку вдоль на две равные половинки. Но я следил за канадцами. Они были поражены мастерством Шаляпина, не скрывали этого и радовались его успеху вместе с «остальными. Особенно был восхищен тот пожилой лесоруб, который и заключил с ним пари. Складывалось впечатление, будто Шаляпин был его родным братом, который только что в лотерею выиграл огромную сумму денег.

С тех памятных событий, которыми, в сущности, так скудна лагерная жизнь, прошло без малого тридцать лет. Однажды, заехав в Москву по делам, я заглянул в гости к своему старому приятелю, с которым чалился в те самые годы в УСТИМЛАГе. Помимо того, что много лет назад мы тащили свой босяцкий груз в одной упряжке, у нас был еще общий интерес кое в чем, поэтому я и решил лишний раз проверить, как идут дела. Приятель был дома не один. Буквально перед самым моим приходом в гости к Артему, так звали этого старого каторжанина, пожаловал кореш откуда-то из-за границы. После того как я был представлен ему, этот человек пригласил нас обоих в ресторан отметить какое-то важное для него событие.

Артем с самого начала немного заинтриговал меня, сказав, что его приятель, сибиряк, вместе с нами мотал срок заключения, но где и когда, не пояснил. Я был немало удивлен этим, ведь памятью, как говорится, меня Бог не обидел, но виду не подал. Судя по тому, что Николай (так звали незнакомца) пришел к моему приятелю, лагерным гадом он, конечно же, не был, но и бродягой, как ни странно, тоже. Уж своих-то я всегда чую, как волк, на расстоянии.

Наше такси спустилось по Моховой, завернуло на Тверскую и, проехав немного, остановилось напротив дверей ресторана «Арагви». Метрдотель – высокий и статный пожилой грузин с шапкой белых, как вершины Кавказа, волос, мой старинный знакомый, встретил нас в смокинге у самого входа и проводил за столик, который мы заказали заранее.

Уютно расположившись недалеко от сцены с оркестрантами, которых к тому времени еще не было в зале, и успев принять на грудь пару рюмок армянского коньяка, я приготовился слушать бывалого арестанта.

Читатель, наверное, уже догадался, что этим незнакомцем из-за границы был не кто иной, как Шаляпин. Только теперь мне стало известно, что звали его Николай, но это и немудрено, ведь видел-то я его всего лишь два раза в жизни.

Но как он изменился с тех пор! Глядя на него, я лишний раз убеждался в том, что одежда действительно может преобразить человека до абсолютной неузнаваемости. Но, послушав немного Шаляпина, понял, что здесь было еще кое-что.

По сути, я видел перед собой совершенно другого человека, отличного от того, что разрубал когда-то пополам спичку на лесоповале. На нем был дорогой, стального цвета костюм-тройка, модные в то время английские лакированные туфли и широкополая шляпа. Его поведение за столом и манера вести разговор свидетельствовали о хороших манерах. Но больше всего меня поразило в нем превосходное знание английского языка, на котором он с легкостью вел диалог с гарсоном, кстати бывшим преподавателем английского языка МГУ.

Когда все вопросы с официантом были решены, Шаляпин провозгласил тост «за тех, кто не дожил». Мы выпили молча, не чокаясь.

Затем он неторопливо, смакуя каждое слово, как будто соскучившись по далекому прошлому, стал рассказывать о том, что уготовила ему судьба после того случая на лесоповале. Внимательно слушая его, я размышлял о справедливости народной мудрости, определяющей всю нашу суетную жизнь одной-единственной фразой: «Пути Господни неисповедимы».

К тому времени, когда случай свел нас в тайге, Шаляпин уже добивал свою пятнашку и готовился к выходу на свободу. Канадцы, пораженные его мастерством, прекрасным знанием тайги и покладистостью характера, кроме выигранных денег, подарили ему тогда часы с компасом и дали свои домашние адреса и телефоны в надежде на то, что когда-нибудь они непременно встретятся вновь, возможно, где-нибудь на берегах Онтарио, откуда были родом многие из них. И время доказало их правоту.

После освобождения Шаляпин уехал в свою родную сибирскую деревню и продолжал там работать до тех пор, пока в стране не началась перестройка. К тому времени он уже многого достиг в жизни, но на рубке леса давно поставил крест. Порой он неделями не выходил из тайги, куда забирался с единственной целью: порыбачить и поохотиться на дикого зверя, но исключительно ради собственного удовольствия.