Аполлоша - Григорий Симанович

Гошу успокоила не Игнатова мимолетная удачливость. Он понял, что полковник излечим. Нет никакой белой горячки! Слава Богу, это лишь временное помутнение сознания на почве похмелья и эйфории. Рецепт исцеления и само «лекарство» находились на письменном столе в виде небольшого бронзового бога в победительно-величавой позе. Достаточно Игнату пару раз выиграть в отсутствии Аполлона или сделать несколько плохих ставок «под присмотром» статуэтки, и этот псих протрезвеет окончательно, мистический туман рассеется, и суровая реальность лучше всякого рассола и психотерапевта вернет человека обществу. По крайней мере, его, Гошиному, обществу. Ибо в то, покуда неведомое, где бывший военный дирижер тайно провел последние дни, хорошо бы его больше не пускать ни за что.

Между тем Игнат замер, поглядел на Аполлона с почтенным вниманием преданного ученика, кивнул понимающе и с победительной уверенностью произвел мышкой нехитрую манипуляцию. Георгий Арнольдович заметил, что к «игровому полю» на дисплее добавилось название и параметры еще одних акций, знакомых до боли, до зуда, до скрежета зубовного: ПО «Сатурн».

Игнат сделал паузу, придержал дыхание, словно целился в эту строчку из снайперской винтовки, и уверенно купил бумаги «Сатурна» на весь денежный запас.

Гоша вперился в колонку котировок, испытывая смешанное чувство досады и скрытой радости. Он понимал, что сейчас Игнат просрет выигрыш, задергается и очень скоро не останется даже той малости, что еще зацепилась за их брокерский счет после жестокого разора. Но радовала, теперь еще и злорадно, близкая развязка, закономерное фиаско этой парочки, Мясного и Бронзового (он поймал себя на мысли, что невольно повелся на Игнатов психический сдвиг и дал статуэтке человеческую кличку).

«Сатурн» почти не шевелился, прибавляя туда-сюда по десять-двадцать копеек.

«Знакомая диспозиция, – отметил про себя Гоша. – Сейчас…»

Он опоздал со своим мысленным предзнаменованием. Он не поверил глазам своим. «Сатурн» попер вверх сперва лениво, прихрамывая, два шага вперед – шаг назад, а потом вдруг выстрелил, как хороший стайер на финише, за десять минут динамично вскарабкался аж на пятьдесят пунктов и замер, словно желая отдышаться.

– Ну! – не сдержавшись, по старой памяти крикнул Гоша, охваченный внезапным азартом. – Давай!

Игнат повторил, как прежде, свое сакраментальное «заткнись!», поглядел на фигурку и мотнул головой: «Он пока не велит».

Они просидели молча еще минут пять. Котировки «Сатурна» переминались с ноги на ногу и вдруг опять устремились ввысь, прибавив еще двадцать рублей на акцию. Тут Игнат совершил сделку и торжествующе уставился на Гошу. Лоснящееся от трудового пота лицо триумфатора снова напомнило Колесову о том, что друг не в себе.

Он тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от морока, и по возможности спокойно спросил: «Ты зачем меня вызвал?»

– Как зачем? Пустим биржу в распыл. Станем миллионерами. Ты че, Гошка, глазам своим не веришь? Так и я не верил, ядренть, пока не понял, кто мне командует.

– Идиот, я думал, что ты свихнулся, сбрендил, а ты, оказывается, в порядке, ты всего лишь в мистику ударился на почве пьянства. Нет, слава богу, я рад, что все не так серьезно, ты пару дней не попьешь, проиграешь все, что сейчас благодаря везению выиграл, и заживем мы с тобой, как и прежде, бедные, но гордые, будем выкручиваться. Кстати, Любаню пригласить надо, давно не виделись…

Итак, мы расстались с отчаявшимся музыкантом в те минуты, когда он укладывал Аполлона в сумку и собирался ехать по адресу: Дронов переулок, восемь, антикварный салон «Наследие».

Игнат шагал к метро, и душа его разрывалась. Он испытывал угрызения совести, каких не знал, наверное, никогда. Ну, может быть, после первой физической измены молодой тогда жене, еще два месяца назад невесте Верочке, такой любимой и желанной. Но Катька напоила и соблазнила, сука, а был он на это дело падкий, неудержимый… Эх!..

И вот теперь… Три поколения семьи берегли реликвию.

«Что у тебя осталось, Оболонский, в этой жизни святого, заветного? – спрашивал он себя и отвечал: – Могилы отца да матери, старые фотки, книги отцовские и дедовы в малом количестве со знакомыми с детства корешками. Еще Олежкины вещи, ноты, кляссер с марками, которые он начал собирать с моей помощью да бросил. Еще Веркино свадебное платье, которое вытащил с антресолей заодно со статуей. Истлело оно все, как время, что прошло с той поры. Да и память о любви, какая между нами была, поиспоганил загулами и блудом. Сволочь ты, Игнатий Оболонский, никчемная старая пьянь, предатель своей фамилии и своей собственной жизни – вот ты кто! Вернись, оставь статую, перед смертью музею завещай, если ценная. Олеженьки-то нет, больше завещать некому».

Такие мысли терзали Игната, но ноги мыслей не слушались и сами несли его в антикварку, где хотел он для начала узнать, почем можно толкнуть реликвию. И если что – сыграть по-крупному, собрать сумму и тогда… Пущин!

Салон представлял собой четыре небольших зала или просторных комнаты. В каждой выставлен был свой товар. Каждая под завязку забита была произведениями изобразительного, прикладного и прочих искусств, всяческой посудой, старыми часами, сундучками и табакерками, трубками, монетами – словом, чего там только не было. Игнат огляделся и быстро понял, что попал в тот мир, где он чужой, где его дремучее невежество даже не позволяет сделать вид, что он имеет хоть какое-то представление о предмете в старой спортивной сумке. Он вдруг подумал, что надо было сперва залезть в Интернет, попытаться сориентироваться. Но о чем, собственно, у Интернета спрашивать? Как ставить вопрос? Почем бронзовые Аполлоны?

Он решил ни в коем случае не торопиться, ничего сегодня не решать, скульптуру с ходу не ставить на продажу ни за какие деньги. «Кинут, глазом моргнуть не успеешь. Для начала надо понять, что же на самом деле представляет собой это семейное сокровище, а может, и не сокровище вовсе – копия, каких сотни. Отлили в девятнадцатом веке, прадед – археолог привез и объявил ценностью несусветной. Может, прадед мой Тарас к тому времени свихнулся или еще чего? И стоит этот Аполлон, как любая копия, не бог весть каких денег. Но не две же копейки! Миллион-то хоть потянет. Нет, надо осторожненько…»

Так рассуждал Игнатий Оболонский, бродя по почти безлюдным залам салона, когда услышал:

– Интересуетесь чем-то конкретным или принесли показать?

Оболонский оглянулся. Мужчина лет сорока в безупречно сидевшем на нем темном костюме и умеренно строгом галстуке глядел с любезной услужливостью и подчеркнутым уважением. Бейджик на лацкане сообщал, что Игната встретил Малян Роберт Гургенович, менеджер-эксперт.

– Да вот, хотел бы оценить кое-что, посоветоваться, – напуская на себя солидности, прогундел Игнат.

– Прошу вас, я провожу, – эксперт улыбнулся профессионально

ласково и мягко, жестом указав на неприметную дверь в торце зала.