Аполлоша - Григорий Симанович

Это были дикие, стихийные шахматы убежденных дилетантов. Результат предопределялся лишь тем, что Гоша был расчетливее, внимательнее и логичнее, с чем Игнат окончательно смириться так и не смог. А в последнее время он ловил себя на мысли, что его упрямство

в биржевой авантюре диктовалось, помимо известной нам иллюзорной цели, еще и пылким, но скрытым желанием доказать свою состоятельность в этой игре. Он тщился отомстить хотя бы Гоше за бесчисленные ловушки, внезапные «вилки» и унизительные маты, коими заканчивались для него шахматные баталии. Он жаждал маленькой бескровной вендетты, все отчетливей понимая, что та, Большая, настоящая, не суждена.

Но вернемся ко дню сегодняшнему, пасмурному.

После одного телевизионного сериала стало популярным присловье из одесского фольклора: «картина маслом». Так вот вам картина маслом… Два пожилых человека сидят не шелохнувшись, с отрешенным видом у мельтешащего экрана дисплея, молча и тупо вперившись в него. Время от времени они бросают взгляды друг на друга, и каждый без труда прочитывает во взоре партнера гамму эмоций с преобладающими нотами презрения. Игнату как музыканту читать проще, но и Гоша не напрягается.

После десятиминутного сеанса, исполненного «нежной любви и человеческой благодарности друг другу», Игнат Оболонский первым прервал молчание.

– Надо было продавать еще тогда…

– Надо набить морду этому гобоисту и тебе заодно – ты меня втянул. Это все твое русское «авось».

– Я-а-а-а?! – протяжно взвыл Игнат. – Ах ты, еврейская падла! – И с этими словами он бросился на Гошу в порыве ксенофобии, полностью игнорируя благородную славянскую генеалогию Марианны Викентьевны, покойной Гошиной мамы, которая Игнатку любила почти как сына и пользовалась взаимностью.

Заклятые друзья вцепились друг в друга и рухнули со стульев, причем Игнат, по непреложным законам физики, придавил хилого Гошу, перекрыв ему дыхание брюхом, как подушкой. Гоша трепыхался и колотил что есть мочи ногами по икрам агрессора с минимальным эффектом. Наконец Игнат понял, что этому наглецу и сквалыге срочно нужен кислород, привстал, опершись на локти и, легонько врезав Гоше по сусалам (вроде бы первый раз за годы дружбы), прервал экзекуцию.

Через паузу, когда Гоша лежал в онемении, а Игнат, тяжело дыша, приходил в себя в любимом кресле, оба вдруг осознали произошедшее и увидели себя со стороны, словно некий режиссер продемонстрировал им только что запечатленный дубль.

Отчаянная обида Гоши и слепой гнев Игната синхронно сменились на взаимное чувство стыда, и оно в свою очередь быстро улетучилось, дав волю сперва неловкости, а потом уж и гомерическому хохоту с нотками истерики. Военный музыкант в отставке, булькая и хрюкая от смеха, поднял друга, поверженного, побитого, но не лишившегося своего ценного дара – самоиронии. Игнат обнял Гошу со всею неловкой нежностью добродушного верзилы.

Они съели приготовленную полковником на скорую руку обширную яичницу с затерявшимся в холодильнике шматом вареной колбасы, облагородив пир примирения бутылкой водки. Гоша в кои веки пил на равных. Игнат был весел, шутил во всю мощь своего казарменного, но почему-то не пошлого остроумия, как-то даже изящно и к месту ввинчивая матерок.

– Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? – устало улыбнулся Гоша. – Грека Зорбу.

– Мне гордиться или опять тебе по роже дать? – оживленно поинтересовался Игнат, отправляя в рот последнюю порцию деликатеса.

– Дремучий ты, Игнатуля, человек! Грек Зорба – это знаменитый киногерой. Его играл выдающийся актер Энтони Куин. Этот грек отличался великой жизнестойкостью. Все, что он затевал, летело в тартарары, а он хохотал у разбитого корыта и все начинал сначала. Я до сих пор не могу забыть этот фильм, хотя смотрел его всего один раз, еще в студенческие годы.

Игнат вдруг перестал жевать и испытующе уставился на друга.

– Что ты имеешь в виду? Кроме тех пятидесяти штук на двоих, которые мы, блин, должны немедленно забрать с этой е… биржи, у меня, Гошенька, двадцать штук на пенсионной книжке и отчетливые перспективы нищей старости.

– Не узнаю! Ты же солдат. Как насчет боя до последнего патрона?

– Издеваешься? Все, капитуляция. Только вот если родину продать.-

Он опасным хмельным взором оглядел стены кухни. – Поставить все на кон, выиграть – и в дамки.

– Или просрать – и в бомжи!

– Ну вот, а ты меня каким-то сумасшедшим греком провоцируешь. Знаешь мой характер, подонок. Да пошел ты… Я вон лучше кое-что из книжек отцовских загоню, опять подработку себе возьму в кабаке на аккордеоне – а что, хорошо подкармливала…

– Ты меня не так понял, Игнат. Игры кончились, я тоже теперь гол как сокол, но мы не должны терять оптимизма.

– Согласен. Кроме него нам терять уже нечего, – бодро констатировал Игнат и потянулся за шахматами. Гоша стал покорно расставлять фигуры.

Через час Георгий Арнольдович Колесов поднялся к себе на третий этаж, оставив Игната в унынии склоненным над шахматной доской, где в очередной раз учинен был форменный разгром его белой рати. Оповестил, что завтра улетает.

Игнат досадливо хлопнул последние полрюмашки, нацеженные из, казалось бы, опорожненной бутылки, и пошел спать. Ночью проснулся в холодном поту, стал думать о разорившей его бирже, о Гошке, которого, положа руку на сердце, втянул в авантюру и подставил.

Он не признавался другу в безумных, утопических надеждах, воодушевлявших его на биржевые риски. Он с возмущением отверг Гошкину догадку, что, мол, до сих пор не оставляет идею нанять киллера и отомстить… Он и себе в этом не хотел признаваться. Но идея продолжала тлеть на дне души, как в недрах погашенного торфяника, и время слишком медленно и скупо заливало этот тайный, глубинный жар.

Он уснул с воинственным намерением вернуть свое и Гошино.

Утром, выпив кофейку, Игнат приставил к антресоли раскладную лестницу и, надышавшись пылью столетий, извлек из дальнего угла заветный сверток. Аполлон весил килограммов шесть-семь. Выглядел прилично, если не считать отдельных вкраплений вездесущей патины, особенно густо прихватившей темно-зеленым налетом верхнюю грань подставки, а также пальцы ног.

«Хорошо бы сперва почистить, с досадой подумал Игнат. Потом решил: (?) Черт с ним, и так сойдет. Даже лучше: древнее выглядит».

Он нашел в справочнике несколько телефонов антикварных салонов. В первом же, с соблазнительно подходящим названием «Наследие», ответили, что старую бронзу берут.

Тем временем Георгий Арнольдович Колесов понуро укладывал сумку, собираясь в дорогу в отвратном настроении. Командировка предстояла долгая. Небольшая телекомпания оплатила ему две недели изысканий в архивах на Кубани, желая сценарий документального фильма об Андрее Шкуро. Был такой белый партизан, лихой рубака, безжалостный и жестокий, крошивший в капусту и комиссаров, и простых крестьян, пока его начальник, генерал Врангель, не выгнал героя на все четыре стороны. В конечном счете он оказался в Париже в качестве циркового наездника, послужив, как считается, прообразом есаула Голована в булгаковском «Беге». Персоны Белого движения были востребованы в кино, как когда-то красные командиры.