На рубеже двух столетий. (Воспоминания 1881-1914) - Александр Александрович Кизеветтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава VIII. В КОНСТИТУЦИОННОЙ РОССИИ
От Зимнего дворца, где члены Думы выслушали тронную речь, они частью на пароходе по Неве, частью в экипажах направились в Таврический дворец. Я ходил по улицам и видел густые шпалеры народа на всем пути следования депутатов. Громовые приветственные клики оглашали воздух, и все чаще выделялись из этих кликов возгласы: "Амнистия, амнистия!" Это и побудило членов Думы устроить так, чтобы первая речь в первом русском парламенте была посвящена призыву к амнистии. Лишь только состоялись выборы председателя Думы, избранный Муромцев, прежде чем поблагодарить Думу за избрание, предоставил слово И.И. Петрункевичу, и тот, взойдя на трибуну, произнес речь о том, что с амнистии должно быть начато существование нового политического строя. А уже после этого Муромцев сказал свою председательскую речь с упоминанием о конституционном монархе. Муромцев рассказывал, что ему уже по обнародовании манифеста 17 октября случилось присутствовать на одном совещании сановников, где речь шла о новом порядке управления, предрешенном этим манифестом, и все говорившие тщательно избегали слова "конституция". "В этот же вечер, — рассказывал Муромцев, — я решил твердо, если буду избран в председатели Госуд. думы, непременно в первой же своей речи заявить, что Россия стала конституционной монархией".
Да, слова боялись. Его боялись еще и много позже. Ведь еще в III Госуд. думе при обсуждении адреса октябристы1, уступая, побоялись оставить в тексте адреса это "опасное" слово, хотя в речах и заявляли себя сторонниками конституционного строя…
Я присутствовал на втором заседании Думы. Как прекрасен был вид стильной залы Потемкинского дворца, превращенный в амфитеатр! Дума еще не приступила к политической работе. Покуда совершались еще только вступительные обряды — выбирали членов президиума, — и Муромцев во фраке, торжественный и величественный, председательство вал так импозантно, что один крестьянский депутат сказал умиленно: "Словно обедню служит". Однако к концу вечернего заседания по зале уже пронеслось веяние предстоящих бурь. Родичев в эффектной речи предложил избрать комиссию для составления проекта ответного адреса на тронную речь. Это предложение, конечно, было принято единогласно. Но вслед за тем возник вопрос — как же быть с амнистией? Как ее добиваться? Ораторы с левого крыла стали говорить, что внести этот вопрос в адрес недостаточно, ибо амнистия нужна немедленно, иначе — прольется кровь. Они предлагали, чтобы Дума послала к государю депутацию для указания на необходимость амнистии. Конечно, это был бы шаг, могущий вызвать острые осложнения. На следующий день это требование было возобновлено и повело к неприятным прениям. Однако в конце концов трудовая группа присоединилась к фракции к.д. и также подала голоса за то, чтобы вопрос об амнистии не был отделен от адреса. Пока это была лишь легкая тучка, быстро промелькнувшая. Но она предвещала в будущем более серьезные осложнения.
В самом начале мая я вернулся в Москву. Там меня ожидали разные дела: надо было работать в партийном комитете московском городском и в комитете своего района; надо было подвинуть архивные занятия, запущенные за время предвыборной кампании. Кроме того, я, оставив работу в "Русской мысли", стал отдавать много времени сотрудничеству в "Русских ведомостях", к которому меня привлек еще зимой этого года Иоллос.
Из Берлина, откуда Иоллос в течение ряда лет присылал в "Русские ведомости" свои талантливейшие корреспонденции, имевшие громадный успех у читателей, он в 1905 г. переехал в Москву и занял место другого редактора "Русских ведомостей" при Соболевском. Соболевский старел, совсем оглох, и нужно было облегчить его работу. Этот старик производил чарующее впечатление. Он был джентльменом в истинном значении этого слова. Самая фигура его, рослая, красивая, дышала утонченным благородством. И в деле руководительства газетой он проявлял строжайшую щепетильность, проникнутую сознанием великой моральной ответственности за каждый шаг публициста. Общаясь с ним, вы чувствовали в нем "барина", но то была та благородная барственность, которая состоит в умении сочетать высокое сознание собственного достоинства с неподдельным уважением к каждой чужой личности. Оттого с ним было так приятно и так легко: приятно было ощущать атмосферу тонкой культурности, которая от него исходила, и легко было вести с ним беседу, чувствуя полную возможность и непринужденно высказывать ему свои мысли и чувства, будучи уверенным, что он ко всему отнесется без всякой фальши, с истинно благородной прямотой.
Пригласив на помощь Соболевскому вторым редактором Иоллоса, газета сделала крупное приобретение. Как публицист Иоллос был величина первоклассная. Он соединял в себе широкую и серьезную образованность с блестящим стилем — сжатым, метким и четким, — и глубокую опытность в оценке людей и общественных явлений. По убеждениям он был конституционалистом и демократом. Но с высоты этих ясных и определенных своих убеждений он смотрел на мир широко и свободно, проникая своим острым взглядом в серьезное существо каждого явления. Познакомившись с ним, я как-то сразу почувствовал к нему влечение, и, когда он, смотря на меня своими большими и грустными глазами, — какая-то притаившаяся грусть всегда чувствовалась в глубине его взгляда, — предложил мне постоянное сотрудничество в "Русских ведомостях", я тотчас же ответил полным согласием. С тех пор моя работа в этой газете не прерывалась в течение последующих 11 лет, пока большевики не уничтожили всю независимую русскую печать. О моей работе в "Русских ведомостях", о тех людях, с которыми мне пришлось там сойтись и вместе действовать, я вспоминаю с самым отрадным чувством. Но об этом я еще буду говорить в дальнейшем изложении.
Я пробыл в Москве до начала июня. За это время в Государственной думе уже развернулась со