Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

«Я вас слушаю» — раздался чуть измененный голос с того конца провода.

«Михаил, здравствуйте! Мне, признаться неловко, что звоню вам в таком скором времени…»

«Леонид, здравствуйте, любезнейший. Так это приятная неожиданность! Я, признаться, и не надеялся, что вы вообще позвоните!»

«Звоню сообщить вам, что ваш рассказ просто замечательный! Вы уж простите, что таким неотёсанным словцом, но я не ожидал, что он окажется настолько озорным и живым, а самое главное: с идеей».

«Стойте, стойте! Ничего не говорите больше, я хочу обсудить с вами это с глазу на глаз, если вы, разумеется, не против».

«Какой против? Я только за. Ваш рассказ мне душу вылечил, так сказать! Ой. Всё, молчу, молчу».

«Где можно с вами пересечься? Раз такое дело, то гуляем! Выбирайте место и время»

«Да без разницы, давайте встретимся у издательства, а там посмотрим».

«Знаете, на проспекте Полярнова всегда происходит одно дерьмо, да и дерьмо тут только и ошивается. Может в центре?»

«Миша, от центра меня тошнит, но и согласиться с вами не могу. Давайте тогда всё же встретимся у издательства, но пойдём в какое-то третье, Н-ное место! Признаюсь, мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя после выпитого, слегка захмелел» — честно признался Лёня.

«Договорились. Я как раз ещё здесь по службе, но об этом потом. Тогда скинете сообщение, что на месте и я выбегу. А трезветь я вам особо не советую, всё равно напьёмся!»

«Вы очень проницательный человек!»

Леонид наспех сходил в душ, приведя себя в условный порядок. Затем неспешно выдвинулся в путь, предвкушая долгую и интересную беседу с новым знакомым.

Время — продукт иллюзорный и коварный. С того дня, как Леонид и Миша встретились в назначенном месте, по дороге собрав все бары, проболтав друг другу уши до полного немого писка — прошел ровно месяц.

Миша оказался переводчиком в том самом издательстве. Платили ему немного, да и особо там никто никого не уважал, зато причастность к книгопечатному бизнесу позволила мужчине иногда светиться в журнале в качестве самостоятельного автора.

Как потом выяснил Леонид, его друг не просто не любил, а буквально ненавидел «титанов» литературы прошлой мысли. Здесь мужчины полностью понимали друг друга, ведь они были сторонниками идеи, что художественный язык должен соответствовать времени, в котором происходит зачатие, но мужчины расходились в теоретическом подходе к решению данной проблемы.

Суббота была обычной. Ненасытный Миша всё [ЦЕНЗУРА], но поэт не сдавался. В промежутках, когда они курили сигареты в мундштуках, снова завязывался разговор о литературе. В общем гомоне перебивающих слов звучали фамилии: Dostoevsky, Rable, Rembo, Lorka, Sorokin, Ryu, Horvat. Несмотря на то, что авторы относились к прошлым векам — Леонид их свято защищал.

Он утверждал, что, хоть и прошло больше столетия, это не отменяло трагизма и поэтичной боли, которую эти гении выливали на страницы. Главным аргументом в их защиту был ещё и факт, что этих художников слова не клонировали.

Возникал закономерный вопрос: а почему так вышло? Точного ответа нельзя было получить, ведь о таких вещах непринято говорить с официальными чинами, но Лёне хватало и своих догадок, которыми он делился с Мишей.

В его представлении учёные не смогли клонировать столь величайшие умы, а даже если бы им и удалось повторить всю уникальность их памяти, то с этими людьми не удалось бы договориться. Конечно, может Достоевский и сломался бы, начав брать бабки за откровенную чушь, которую бы писал под заказ дядек, но только с той целью, чтобы попросить клонировать жену и дочь, подарив им всё то, что он не смог при жизни. Печально, но, по мнению Миши, его бы это никак не оправдывало.

В ход пошел «стиральный» порошок. Теперь Леонид [ЦЕНЗУРА].

Искусство слова, любовь, запрещённые вещества. Природный дурман безысходности своей эпохи кидает разум в омут. Сколько должно быть ненависти у личности, что не в силах сказать своего слова? Но сколько из этих слов действительно важны, а какие нужно выбросить? Можно ли действительно вернуть сказанное, а вложенную энергию? Реплика Шарля с его конями, у которых торчат огромные болты, их безумная улыбка смотрит со стены на сросшиеся тени ангелов тошнотворных мыслей.

Калейдоскоп обоев новой квартиры под съём и часть чужих вещей. К слову, как и древний кувшин, куда сбрасывается пепел. Ещё дорожка, ещё дорожка!

Миша подмешивает немного безумства. Он не [ЦЕНЗУРА], чтобы пускать эту дрянь по венам, да и вообще в современном обществе считается моветоном. А вот [ЦЕНЗУРА] можно. [ЦЕНЗУРА] через нос выглядит утончённо, и даже как-то по-светски.

Сейчас никаких разговоров. Только двое быков, сражающихся за право получить [ЦЕНЗУРА]. Дни становятся длиннее.

Вот она, современная литература низов, выбитая из сил непотребством. Когда наступает финиш, то кажется, словно ещё немного и умрёшь, но смерть не наступает. Это тупиковое, но в то же время волшебное чувство свободы и уверенности. У Миши серьёзный голос:

— Я всё решил. — Говорит он, внимательно изучая профиль лучшего друга.

— М?

— Ты понимаешь меня. Я говорю о будущем.

— Миш, ты перепил и [ЦЕНЗУРА]. Какое будущее?

— А ты вот так просто свесишь свои лапы?

— Вполне, я уже давно готов сдаться.

— Бедный мой, дорогой друг… Как же тебя покалечили…

— Тебя, хочешь сказать, пощадили?

— Нет, но мне ещё не отрубили надежду. А знаешь, где она спряталась?

— Могу только догадываться.

— Она спряталась в идее о возмездии. — Решительно, с загадочной нотой произнёс Миша.

— Слушай, тебя понемногу печатают, уже неплохо, получай удовольствие от этих…

— Удовольствие?! От чего же мне его получать?! Как ты не поймешь, проблема не в том, что наши мечты о высоком были похоронены. Ведь речь о целом континенте! О юных умах, которые растут на всяком говне! Они ведь не развиваются.

— Я не спорю, всё это печально, но так каждый писатель своего времени рассуждал.

— Да! И при этом ничего не делал, одни понты!

— Скорее мыслительный парадокс собственного эго.

— Ой, Лёня, короче!

— ?..

— Я решился.

— Да на что ты решился?!

— Я собираюсь искоренить зло.

— Дьявола внутри себя? Я тебе говорил, не мешай ты с…

— Как и любой нормальный человек — я люблю себя, Лёня. А убивать собираюсь я антоним к слову «мысль» во вполне физическом теле тех, кто совершает главное преступление.

— Ты собрался устранить Вождя?

— Нет, хотя последний достойный правитель был сто лет назад. Я собрался убить трёх слонов, на которых стоит наша сегодняшняя литература.

— Господи, опять ты про этих