Епистинья Степанова - Виктор Конов

Долго-долго тянулась зимняя ночь.

Внуки

Приходила весна. Исчезал снег, солнышко тепло касалось щеки или руки, над хутором, над степью свежо голубел обновленный купол неба с белыми, упругими кучевыми облаками. Волновал запах оттаявшей земли, родного чернозема. Короче становились немилые ночи.

Появлялись заботы, которые хоть и не уводили совсем от сосредоточенных дум, но ненадолго отвлекали, и Епистинья погружалась в весенние и летние хлопоты по огороду и хозяйству.

Огород был кормильцем, и работать на нем приходилось с утра до вечера. Надо было заранее хорошенько обдумать, обговорить с Шурой, где, чего и сколько сажать, вырастить рассаду, замочить и прорастить семена.

Картошка, капуста, кукуруза — это основное, без чего вообще не прожить семье. Ну а как же обойтись без свеклы, лука, укропа, огурцов? Приедут внуки. Значит, нужно посадить горох и бобы, да так, чтоб к их приезду они как раз поспели. Чеснок, помидоры занимали особые грядки, тыкву можно посадить по краешкам любых грядок. На любом свободном месте можно насажать подсолнухов, зато как они украшали огород, как по-доброму смотрели из-за плетня. На все хватало сил у могучей черноземной земли…

Епистинья планировала: приедет зять — починит сарай, изгородь, почистит колодец.

Наступало лето, кончались занятия в школе. Валентина с Иваном, перебравшиеся из Прибалтики в Ростов-на-Дону, привозили к бабушке своих детей, Вову и Зину. В один из таких приездов зять Иван и попробовал поднять вязанку хвороста и кукурузных стеблей, принесенную Епистиньей с поля, да не поднял.

«Каждое лето мы выезжали на хутор к бабушке, — рассказала Зина. — Она встречала нас так, как никто никогда не встретит. Часто приезжали «сюрпризом», бабушка только всплеснет руками, вскрикнет от радости и бежит навстречу, роняя слезы. Тогда мне было невдомек, что от радости тоже можно плакать. Нами с братом Володей она всегда руководила без окрика, но так, что не ослушаешься. Несмотря на возраст, неутомимость и подвижность бабушки поражали даже нас, детей. Целый день бегает, хлопочет, в хату заходит только спать. И все успевает: и сготовить обед, и полить огород, нарвать траву животным, накормить их всех, слазить на горище по вертикальной лестнице, несколько раз на день спуститься в подвал, быть всегда при этом доброжелательной и спокойной, не отмахиваться от наших бесконечных вопросов, отвечать нам».

Городские внуки вместе с Жориком и Женей вносили в жизнь дома летнее оживление. К ним прибегали с другого конца хутора дети Николая: Валентин, Толя и Люда. Приходила Илюшина и Танина Лида-Света. Вот уже и восемь внуков. Шум, гам, смех, слезы, беготня.

«Накидаю целый подол внуков…» Сколько бы внуков было у нее, если б пришли все сыны. Какая большая была бы у нее семья. Больше было бы в этом мире доброты, которую несли бы людям ее дети, внуки, правнуки.

«Когда я приходила к ней в гости, она первым долгом старалась накормить, — рассказала дочь Илюши Светлана. — Расспросит, как дошла, не устала ли, как дома, никто не болеет, что получаю в школе, что нового мама купила к празднику.

Пообедав, мы убегали с Жорой и Женей в сад, где были такие вкусные яблоки. А потом бежали в огород, где горох, морковь, арбузы.

Бабушка тем временем пекла блинчики (блинцы)…

На следующий день, когда я уходила от бабушки домой, провожая меня, бабушка говорила, чтобы я «шла по стенке», на дорогу не выходила, а если кто шел в мою сторону, поручала довести до дома».

«Бабушка любила нас, встречала с радостью, в ее карманах всегда находились гостинцы, которыми она щедро нас наделяла, — рассказала Людмила. — Мы лазили по деревьям, рвали вишни, сливы, абрикосы, яблоки, все было в саду, и малина, и горох.

Никто не запрещал рвать, всего было много. Нам в саду всегда было приятно бывать, а бабушка любила сад по-своему, он напоминал ей о сыновьях, и она часто находилась с нами в саду.

Изредка она говорила: смотри ветку не обломи, эту яблоню сажал Ваня. И стояла она возле дерева грустная и спокойная и смотрела, как мы лазили по деревьям, лишь изредка делая замечания, спокойно, неторопливо, что нам нравилось, мы чувствовали ее большую любовь к себе и тем же платили ей. И меня сейчас коробит, кто без уважения относится к пожилым людям, к бабушкам. Мне жаль в чем-то этих людей».

Если закрыть глаза, присев на скамеечку в хате, то доносившиеся с подворья голоса внуков уводили в то время, когда сыновья были еще маленькими и так же вот бегали, шумели, смеялись, то и дело обращаясь за чем-нибудь к матери. Вот забегают в хату, голоса, топот ног. Сыночки мои!..

Но, открыв глаза, видела внуков, а сыновья смотрели с фотографий на стенах. Сколько раз так было: лишь забудется ненадолго, только лишь удастся поверить на минутку, что не ушло время, что сыновья живы и не было войны, как возвращение к сегодняшнему еще больней жгло душу до физической нестерпимой боли. Епистинья плакала.

Дети, думая, что бабушка плачет из-за их шума и беготни, сразу замолкали и тихонько, разговаривая шепотом, шли к двери.

Епистинья улыбалась им, утирала слезы, начинала расспрашивать, вникать в их детские забавы и развлечения.

«Бабушка, вы не из-за нас плачете?» — спрашивали более деликатные девочки.

Вместе с Николаем

В 1951 году Николай решил переехать с семьей в районную станицу Тимашевскую. На хуторе была лишь начальная школа, окончив которую, дети ходили в станичную школу, а это пять-шесть километров. Тяжело было и самому Николаю, особенно зимой и в распутицу, ходить на пенькозавод. Рана не заживала, он по-прежнему ходил с палочкой; набегали годы.

Домик в станице он присмотрел на берегу Кирпилей, а через речку, на другом берегу, стоял завод, перерабатывавший коноплю. В общем-то это не так уж далеко от хутора.

Епистинья сильно огорчилась, когда узнала о замысле Николая. Она привыкла каждый день видеть сына, разговаривать с ним, заботиться о нем.

Николай думал и о матери. Он предложил ей переехать с ними и жить вместе.

Епистинья понимала, что Николаю непросто было предложить ей это. Домик маленький, в семье и без нее пятеро; но дело даже не в тесноте, Николай рассчитывал сделать пристройку. Непростыми всегда складываются отношения снохи и свекрови. Епистинья — мать, Дуня — жена, и у каждой были свои отношения с Николаем. Дуня ревниво относилась к Епистинье, видя, как бережно обращается Николай с матерью, и поэтому не выражала радости и желания жить с нею вместе. Николай настойчиво уговаривал жену.

Не хотелось, неловко было Епистинье уезжать из своей хаты, оставлять Шуру и внуков Жорика и Женю. Ведь она же сама уговорила Шуру не выходить замуж, а тут бросает ее. Да и к хате привыкла, к подворью, соседкам, к хутору.

Но и зимние вечера и ночи стали все более длинными, невыносимыми. Одна, без поддержки сына сможет ли она нести свою ношу, крест свой?

Посоветовались, поговорили, обсудили и решили так: зимой она будет жить у Николая, на лето возвращаться на хутор.