Русская сила графа Соколова - Валентин Лавров

Вот сюда и пригласил Лебедев меня и еще пять ребят из нашего гимнастического кружка.

Вот где я почувствовал себя в своей тарелке! Доктор Краевский встретил меня радушно и спросил:

«Гири любите? А сколько толкнуть двумя руками можете?»

Для начала я сделал весьма солидный результат — 180 фунтов. Краевский был удивлен:

«Ай да молодец! Техники хотя мало, зато силы много…»

Журналисты спешили задать новые вопросы:

— Но ведь вы добились гораздо большей славы как борец. Когда вы начали борьбой заниматься?

— У Краевского и начал. Собственно, занятия гирями и борьбой шли параллельно. Думаю, что это в известной степени оправданно: переключение с одного вида двигательной деятельности на другую благотворно действует на человеческий организм. К тому же занимающийся получает всестороннее физическое развитие, улучшается его координация. Я вообще склонен считать, что занятия тяжелой атлетикой — видом спорта, предъявляющим организму особые требования, словно испытывающие весь опорно-двигательный аппарат на прочность, необходимо сочетать с занятиями плаванием, легкой атлетикой — в первую очередь длительными кроссовыми пробежками в небольшом темпе, спортивными играми и забавами с мячом — футболом, волейболом и другим.

Но замечу, поначалу занятия борьбой шли у меня туго. Я был агрессивен, даже по-спортивному зол, но ловкость была чисто медвежья. Хорошо еще, что я отдал дань гимнастике на снарядах — это полезно всякому спортсмену. Более того, прежде чем приступить к тренировкам в избранном виде, хорошо год-другой позаниматься спортивной гимнастикой. Человек прибавит в силе и значительно улучшит координацию движений: гимнастика, как никакой вид спорта, развивает эти два качества.

Увидав, что борьба у меня идет туго, я налег на тренировки с гирями. Занимался пять-шесть дней в неделю. Пошло недурно, особенно вырывание одной и двумя руками.

— Но, господин Шемякин, таким интенсивным занятиям не была ли помехой ваша служба на заводе?

Шемякин улыбнулся:

— Что греха таить — было не сладко! Уставал так, что моему брату, с которым мы жили вместе, порой стоило немалых усилий поднимать меня по утрам: и тормошил, и холодной водой из ведра окачивал. Впрочем, водные процедуры я очень любил. Ходил на Неву плавать — восемь-девять месяцев в году. Бывало, уже река слоем льда покроется, а я вместе с другими энтузиастами — таких в Петербурге всегда было немало — расчистим большую прорубь, разогреемся в теплой одежде на берегу — тепленькими! — бултых в ледяную купель. Знатно, словно в котел с кипятком попал — так все тело обдаст. Выскочишь на мостки — специально их соорудили, быстро-быстро махровым полотенцем разотрешься и вновь — в теплую одежду. Самочувствие прекрасное, никогда никакая лихоманка не брала.

Но я, простите, отвлекся от вашего вопроса. Наступил лень, когда я перешел служить на Николаевскую железную дорогу. Для начала — простым рабочим в вагонных мастерских. Начальство заметило мою сметку и исполнительность, перевело на хорошо оплачиваемую должность — проводником.

Работа легкая, в постоянном общении с людьми — мне это очень нравится. Это большая радость — общение с различными людьми — от простого крестьянина до важного генерала. У меня со всяким разговор получается.

Я еще не сказал вам о том, что постоянно учился. Ворохами приобретал книги для самообразования, читал художественную литературу, прямо-таки был потрясен «Преступлением и наказанием» Федора Достоевского. Раз пять перечитывал, многие страницы помню почти наизусть — память у меня цепкая.

Мне удалось сдать нелегкий экзамен на право ухода за паровыми котлами, и я стал старшим истопником парового отделения. Эта должность была почетной и довольно высокооплачиваемой. С материальной нуждой было покончено. И работа мне пришлась весьма по душе. Я теперь жил на колесах. Наш пассажирский состав холил по линии Петербург — Москва. Наблюдаешь между делом за природой в окошке, дышишь воздухом, напоенным ароматом лугов и трав, — и так хорошо на душе делается!

Едва прибывал наш состав в Белокаменную, как я, сдав вахту, спешил на арену барона Кистера. Здесь проводил тренировки, которые своей азартностью больше походили на состязания. В то время в Москве была пора расцвета тяжелой атлетики — многие имена гремели! Москвичи все резались на рекордах с петербуржцами. Бывало, приду на арену к Кистеру и начинаю дразнить москвичей:

«Вы, — говорю, — ребята не слабые, но вам до наших далеко! Скажем, Железный Самсон или вот „малютка” Людвиг Чаплинский, тут вашему Дмитриеву-Морро делать нечего, побьют они его».

«Да что ты все про других — про себя скажи, на что ты годен?» — со смехом говорил иной раз Кистер.

«Пожалуйста, — отвечаю. — Когда у вас соревнования? На той неделе в субботу? Очень хорошо! Как раз буду в Москве».

В субботу участвую в соревнованиях — срам! В поднятии тяжестей плетусь в хвосте, а в борьбе и вовсе последнее место.

«Хвастливого с богатым не сравнишь!» — смеются мои соперники.

Дело в том, что переезды мало содействовали регулярным тренировкам, а про соблюдение режима и вообще говорить не приходилось, день перемешался с ночью. Так тяжко стало, что хотел бросить спорт!

Но преодолел себя, начал и на стоянках заниматься с гирями. Пассажиры собирались на мои тренировки глазеть. Пусть смотрят, за показ деньги не просим, со зрителями даже вроде азартней!

Улучшил я свои результаты. В 1899 году — сенсация! Словно враз я стал непобедимым. Газеты захлебнулись в восторге. Я выиграл почти все самые крупные состязания.

Побеждал дважды в состязаниях Велосипедно-атлетического общества, причем взял главный приз его императорского высочества великого князя Николая Николаевича — тут все сильнейшие гиревики были представлены. Затем выиграл Третий приз на Всероссийском чемпионате. Газеты без конца продолжали печатать мои портреты, меня узнавали на улице — «чемпион идет!».

Все это льстило самолюбию.

«Пора тебе, брат, от парового котла на артистическую дорогу переходить», — говорили мне и барон Кистер, и Ваня Лебедев, и доктор Краевский.

Очень мне жалко было бросать паровоз, да и бригада у меня подобралась отличная — но что делать? Совмещать рейсы с регулярными тренировками нет возможности, а молодость ведь быстро промелькнет! Но жребий был брошен… Уволился я с Николаевской железной дороги. Для начала следовало выбрать псевдоним — такова традиция, да подыскать место работы. Недолго размышляя я назвал себя Россовым — это дань привязанности к русской поэзии. Мои любимые строки — державинское: «Гром победы, раздавайся, веселися, храбрый росс…»

Для начала я поступил на работу в сад Рейтера в Озерках, а затем переехал в известную «Аркадию» в Петербурге. Жалованье мне положили не ахти какое, да и мой репертуар был довольно скромным. Как и мои собратья по призванию, я выжимал «бульдоги», толкал и вырывал штангу, жонглировал гирями. Гвоздем программы, привлекавшим зрителей, был трюк «качели». Кто из вас был на моих представлениях, знает, что это такое: я держу на себе качели, на которых раскачиваются десять — двенадцать человек из публики. Трюк не из легких, когда особенно взгромоздятся на качели шестипуловые дяди Вавилы да начнут резвиться — пропади они пропадом… Но что делать, сам выбрал себе такую работу!