Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

Сегодня с 5–6 часов вечера предназначена артиллерийская подготовка к новой атаке. Вероятно, это будет последним экзаменом корпуса, и в случае новой неудачи нас за массовым избиением выведут в резерв для пополнения. Все эти «взятия первой-второй-третьей линии окопов» оказываются мифом; ни мы, ни 6-й корпус не стронулись почти с места. Перед нами своего рода Верден! Рига переполнена ранеными; впечатление от огромного их скопления на жителей потрясающее. Куропаткин всех утешает, и хотя другими словами, но взывает все к тому же тройному терпению. И в этом он прав. И терпеть нам надо, но только не пассивно, а активно, если еще не сто, то во всяком случае несколько десятков лет, пока не народятся в России вместо панургова стада баранов — истинные граждане своего отечества, к[ото]рые могли бы сами устраивать свое благополучие в соответствии с своими потребностями без благопопечительных о них забот у власти стоящих мародеров — хищных пастырей, полагающих души овец своих себе на потребу.

Долгов, ведя дневник, в настоящее время старается особенно подробно изложить все события предпринятой операции и, вероятно, не без цели личной реабилитации на случай, если бы у него отняли корпус и отчислили в резерв. Сегодня я ему говорю, что весьма и весьма интересно было бы ознакомление со всеми человеческими документами текущей кампании хотя бы через 100 лет; он ответил, что это будет возможно, может быть, и через 25 лет! Есть история и история… Придется ли сегодня Радко-Дмитриеву опять выгонять из окопов в атаку наших «чудо-богатырей»? […]

7 июля. С раннего утра покатил в автомобиле на войну. Предполагавшаяся вчера атака — не состоялась. Мой генерал Федоров сегодня рвет и мечет, возмущаясь нашей растяпостью. […] Положение наше можно уподобить тройке лошадей, когда левая пристяжка повернула налево, корневик стал посреди дороги, а правая повернула назад; кучер же, распустивши длинно вожжи, управляет, сидя в вагоне… Устраиваем и готовим себе своего рода Фермопилы; никакой организации, никакой объединенности в действиях! Лебедь, рак и щука!

Радко-Дмитриев для подбодрения командного состава и солдат высказывает ехидное предложение, «не нужны ли его ноги», ч[то]б[ы] идти впереди полков? А нужны-то, мне думается, не ноги его, а его голова! Продолжать начатую операцию будет теперь 6-й корпус; действует в настоящий момент его 3-я Сибирская дивизия; наш же корпус здорово истрепан (приблизительно до 20 тысяч потерь), и ему дана задача не дразнить пока немцев.

В полдень во время обеда в штаб прибыли один за другим командиры корпусов — 2-го Сиб[ирского] и 21-го армейского. С своими начальниками штабов. Между собой совещались, а мне так живо, глядя на них, рисовалась картина крыловского квартета… Приезжие эти генералы допытывались от Долгова, что за причина нашего невезения; ответ был, что здесь дело не в причине, а «в совокупности преступлений» (sic!). Прилагаю сношение мое с корпусн[ым] врачом 6-го корпуса телеграммами по поводу действий летучего отряда князя Вяземского, приехавшего сюда добывать себе всякие кресты с мечами и менее всего заботящегося об удобствах и благополучии раненых, к[ото]рые вывозятся им как дрова…[735] За ним здесь в армии ухаживают и стараются ему оказывать всяческое угождение, дабы удовлетворить его спортсменским затеям… Сей камер-юнкеришка был настолько нагл и развязен, что донес прямо командующему армией о захваченной им сотне нижних чинов, якобы — самострелов и саморезов. Командующий приказал произвести медицинское расследование; командир это дело поручил мне; я взял с собой одного хирурга и осмотрел сих несчастных, не признавши ни одного из них ни притворщиком, ни членовредителем, а просто большинство из них в состоянии нервно-психического ошеломления; а нек[ото]рые чины штаба уже со смаком тешились, как «этих сукиных сынов» будут расстреливать, если бы они признаны были «лодырями». Сыны Марса так склонны среди своего офицерства допускать всякие контузии, из коих преобладающий % бывает конфузней, и никак не хотят примириться с мыслью, что ведь таким повреждениям могут быть подвержены и «эти сукины сыны». […]

8 июля. Праздник Казанской Божией Матери, полный для меня высокой поэзии… Через распределительное] бюро за минувшие сутки провезено до 2000 раненых.

Утро. За оконченной транспортировкой раненых все в перевязочных отрядах и летучках, умученные ночным трудом, крепко спят. Боевое затишье. Начальник штаба и корпусной командир в подземелье почитывают газеты. По приблизительным подсчетам потери у нас в корпусе (28 тысяч штыков и 41 тысяча ртов) доходят до 13 тысяч. Вероятно, скоро нас отведут для зализывания ран в резерв. Винят в малодушии прапорщиков, полки объяты паническим ужасом, особенно 52-й стрелковый полк, где и повыбито масса. Дела наши в расплевательном положении. Полная дезорганизованность в действиях, и что ни предпринимаем против немца, выходит сованием без броду в воду! Солдатики в условиях нашей русской действительности льют кровь для господ, а господа на их крови и костях добывают себе карьеру и всякие отличия. Прилагаю при сем переписку по поводу действий рокамболя — князя Вяземского, которому наш командный олимп армии старается всячески угодить[736]… […]

Ночь. На небе кровавое полнолуние; на южном горизонте феерическая картина рвущихся снарядов, разноцветных ракет и пр. Перевязочный отряд 12-й дивизии с летучкой Кр[асного] Кр[еста] обстрелян артиллерийским] огнем — разнесло в дребезги шатер и убито четыре лошади. Около 3 утра возвратился на ночевку в Ригу.

9 июля. Тихо. С вечера по сегодняшнее утро через распределительное] бюро прошло до 2000 раненых, как и ранее — преимущественно тяжелых, от снарядов. Медицинский персонал в лечебных заведениях, переполненных страждущими, выбивается из сил, работая беспрерывно и днем, и ночью. В отношении результатов произведенной атаки можно сказать, что «а воз и ныне там». Поговаривают о возможности смены Куропаткина Рузским, а также Радко-Дмитриева. Немцы, хотя и малым количеством своих живых сил, но бьют нас жестоко, доходя в презрении нас до крайних степеней наглости. […]

10 июля. Трогательная тишина и в природе, и в злодеяниях человеческих. Предполагавшаяся было ночная атака наша, благодарение Богу, отменена. Войска, многократно обжегшись о неудачные попытки атаковать немца, сдали сильно духом, из окопов их ничем не выгонишь, деморализовались. Вина в том всецело — военачальников, не умеющих маневрировать человеческими силами и не желающих считаться с элементарными законами человеческой психики. Масса солдат обнаруживает вредное для боевого дела стремление «залегать», неся из-за этого большие потери, чем если бы быстрее и дружнее шли вперед; многие из солдат повадились падать навзничь, задирая кверху ноги, с целью, ч[то]б[ы] ранило их в ноги. То, что проделано нашими стратегами — одна бутафория и кинематограф, мощная подготовка артиллерией, после чего — атака, и бросается в нее маленькая горсточка; командный состав запрятывается в блиндажи-берлоги — и их тоже не вытащить наружу, под малейшим предлогом «конфузий» норовят улизнуть в тыл. Частные записки, воспоминания, дневники и проч. документы должны с течением времени раскрыть преинтересную историю нашей теперешней несчастной операции, в к[ото] рой проявлено так много и глупости, и преступности со стороны командного состава.