Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

4 июня. […] 12-ю Сиб[ирскую] дивизию предположено в первую голову пустить прошибать гранитную скалу тевтонов, больше всего потому, что там много цинготных и больше, чем в других частях, замечено «идейное» брожение. У нас на Руси мало быть работоспособным, для работоспособного требуются еще условия работовозможности… Но увы!.. Почему все мы, «подданные», на Руси так злы и раздражены? А от осадного режима, к[ото]рый каждый из нас чувствует и в мирное время! […]

6 июня. День погожий. Съездил утром в 13-ю дивизию для проверки постановки дела по противогазовой охране. Сфотографировался в группе солдат, вооруженных противогазовыми масками. Прилагаю документы: 1) о принятии самых решительных мер против нетрезвой жизни офицеров, а также относительно понаехавших к ним семей и «подруг, способствующих развитию вредной болтовни», еще 2) телеграфное предписание «срочно донести, все ли организации Красного Креста, Земсоюза, Союза городов и других работающих в корпусном районе благонадежны, или некоторые могут быть заподозрены во вредной пропаганде. Какие из этих учреждений или организаций без вреда для дела могут быть удалены из корпусных районов?»

Касательно 1): первым, между прочим, пример должен был бы подать сам командир 6-го Сибирского корпуса генерал Васильев[710], касательно же 2) мной дан был такой ответ, к[ото]рый соответствует моей резолюции, наложенной на телеграмме[711]. […]

8 июня. Съездил в один из полков 12-й дивизии проверить готовность к противогазовой обороне. Погода серая, к вечеру — дождь.

Телеграммы из ставки ничего не сообщают о дальнейшем развитии наступления Брусилова. Ничего большего я и не жду, дай Бог, ч[то]б[ы] не погнали нас на прежние позиции. […]

Прилагаю телеграмму, осведомляющую меня об обнаружении в войсковых частях революционного содержания прокламаций, вложенных в хлеб и булки, приобретенные в солдатских лавках и присылаемые посылками из Петрограда. Интересно знать, что вещают сии прокламации? Уж не провокация ли? […]

9 июня. […] Съездил утром в 13-ю дивизию на Иегельсгоф. Осмотрел 49-й Сиб[ирский] полк[712]. Настроение духа в войсках вообще, к[а]к среди нижних чинов, т[а] к и офицеров, какое-то апатичное, тупое; никакого подъема и воодушевления в наличии не обретается. Удивительно бессмысленное и равнодушное отношение к прилажению на себя противогазовых масок: стоят, как истуканы. Разбрасываемые прокламации призывают, к[а]к мне передавали, солдат к миру — к прекращению взаимоистребления.

Прилагаю циркуляр главнок[омандующ] его от 28 мая № 1920 о возможном уменьшении нестроевого элемента войск[овых] управлений, учреждений, организаций; еще: «основы распознавания и обезвреживания лиц, подозреваемых в шпионстве». […]

16 июня. […]. За столом сегодня рассказывали об оригинальном зрелище, бывшем вчера на Александровской улице: командующий армией гулял и всякого встречного офицера, особенно имевшего при себе «подругу», изловлял и опрашивал его в отношении исправного состояния имевшихся у каждого личных документов! Офицерство, говорят, в паническом ужасе, ч[то]б[ы] не попасться командующему, бежало врассыпную куда попало, «сигали» через решетки парков, через изгороди, самоотверженно преодолевая всевозможные на пути барьеры!.. Дело ли это? Да еще командующего армией! Все это было бы уморительно смешно, когда бы не было так отвратительно грустно. Не видно у нас живой разумной деятельности, ее заменяет механически-полицейское бумажное крохоборство[713].

Не радует меня и телеграфное сообщение из Ставки Верховного главнок[омандующ] его, что за минувшие сутки Лечицким[714] взято в плен 10 тысяч нижних чинов и 221 офицер с 4 тяжелыми орудиями. […]

17 июня. […] За обедом два моих генерала — начальник штаба Степанов и инспектор артиллерии Федоров, соревнуясь друг с другом, вперегонки тщились доказывать, что главное несчастье России — это слабая дисциплина у нас и недостаточное количество полицейских агентов! Ничему-то наши воеводы не научились, и ничего-то они не забыли!

По последней телеграмме из Ставки, на южном фронте мы будто бы гоним в панике отступающего неприятеля, побросавшего много повозок, имущества и пленных, взят город Коломея[715], ранен генерал Келлер[716]. Воображаю, каким счастливчиком себя теперь считает этот генерал, как и всякий бы офицер, оказавшийся в его положении: во-первых, не будет больше сражаться, а во-вторых — уж наверное получит соответствующую своему чину награду! Рану же свою или контузию, хоть их и следы простынут, будет всю жизнь смаковать и этим кокетничать! […]

18 июня. […] Вечером беседовал с Долговым, ведущим, как и я, дневник; завтра с утра грянет бой по всему Северному фронту (вероятно, и по Западному), и не с целью идти в наступление, а чтобы только привлечь на себя тевтонов, забрать побольше их в плен и возможно лучше ориентироваться в составе их сил. Затея эта — Куропаткина, и ее не разделяет ни Долгов, ни, по его словам, Радко-Дмитриев. С демонстративной целью завтра с утра выступает из резерва вся 12-я стрелк[овая] дивизия, переходит на левый берег Двины, следует по Баусскому шоссе, а затем к вечеру через остров Дален возвращается обратно на свою теперешнюю стоянку. Движение этой дивизии, рассчитывают, должны заметить немцы с аэропланов или какими-либо другими средствами, и сделать из этого наблюдения соответствующие логические выводы, что мы как будто переходим в решительное наступление! Крови изольется обилие. Каким-то результатом нас благословит Господь — вопрос ближайших дней. Успешные действия на южном фронте влили в нашу военную публику нек[ото]рую бодрость. […]

19 июня. […] За столом мои оба генерала (еще — начальник штаба), нисколько не портя себе аппетита, зубоскалили, нещадно критикуя распоряжения высшего начальства, иллюстрируя на фактах совершающихся событий царящий у нас хаос и полную разладку; очень сильно попадало по адресу главного инспектора артиллерии армии графа Евдокимова[717], совершенно-де не смыслящего во вверенном ему деле. […]