Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

21 июня. […] На латышские батальоны не знают, как смотреть — наши ли они, или немецкие? Ужасная кругом бестолочь и растяпость. Все толкуют, что рижские немцы нас предают, и ничего против этого не предпринимают, но массу изводят бумаги по пустяковой переписке. И все с надписью «секретно», «весьма секретно», «совершенно секретно». Какое-то идиотское водотолчение! […]

22 июня. Погода славная. Всю почти ночь и с раннего утра сегодня гремят пушки; их рев последнее время стал вызывать у меня anxietaspraecordialis[718]. Задача штабам корпусов дана была свыше: произвести «короткий, но сильный удар» и забрать побольше контрольных пленных. Результаты за истекший день: взято 20 с чем-то пленных немцев, около 200 чел[овек] положено у нас убитыми и около 600 раненых; взятые же было две линии проволочных заграждений у неприятеля под Катеринсгофом[719] и Стакесом[720] последними затем были у нас отняты. Впечатление среди низшего командного состава, а тем более среди нижних чинов корпусов получилось такое, что мы потерпели неудачу! Подлые преступники, безыдейные революционеры-провокаторы, деморализаторы и мерзавцы! Если не входило в задачу операции наступление на врага, то отчего заранее этого было не разъяснить, не предупредить об этом всех и каждого?! У солдат, таким образом, подрывается все более и более их уверенность в своих силах и культивируется убеждение в тевтонской несокрушимости. Уж не говоря о том, что захват около 40 пленных нами куплен слишком большой ценой, но с этим все же, скрепя сердце, можно было бы и примириться, если бы всякий знал, что затеяна была операция не наступления, а лишь «охоты на черепа», и «серая скотинушка» не так бы носы повесила… […]

23 июня. Погода хорошая, но ветреная. Не всегда не только прочитываю, но и пробегаю полученные к вечеру телеграммы из Ставки о наших операциях по всем фронтам, как не удовлетворяющие меня по своей тенденциозности, хвастливости, однобокости, трубящие лишь о потерях неприятеля без параллельного всякий раз сопоставления их с потерями нашими. Тысячами берутся в плен австрийцы, а каких, небось, это стоит жертв нам? Топчемся на месте под Ковелем, Владимиром-Волынским[721] и Барановичами и проч. Воображаю, какая уйма жизней наших теперь нами ухлопывается; а вот как встанем лицом к лицу с тевтонами — так куси-ка его! Гранитная непреодолимая скала! А изволь-ка при нашей силе оружия отобрать у них обратно взятые ими у нас так феерически-эффектно прошлым летом все города и крепости! По тому фасону, как отображены в официальных телеграммах бывшие вчера и позавчера наши операции на рижском фронте, можно безошибочно себе представить, какую цену в отношении истинного положения дел имеют сообщения для печати из Ставки о происходящих теперь событиях на прочих фронтах!

Здесь же у нас случилось не менее гадостное, чем и в памятные дни 8–9 марта, когда нами так бессмысленно и бутафорски предпринято было наступление, стоившее нам огромных потерь при нулевом успехе. На этот раз, как и тогда, повторилась отвратительная история с латышскими батальонами, брошенными как какие-то пасынки на верный убой в первую голову. Критикуют и обвиняют теперь мои генералы начальника 3-й Сибирск[ой] дивизии Триковского[722], что он-де «перенаполеонил», зря ухлопавши около 1000 человек, когда мог бы отделаться и вдвое-втрое меньшими потерями, если бы произвел очищение занятых было двух линий окопов у неприятеля — ночью, а не днем! Действия наших военачальников мне представляются какими-то сомнамбулическими, невыдержанными, импульсивными, глубоко не продуманными — действиями ради действия. […]

25 июня. Наступила наизловещая тишина. Идет к Риге 2-й Сибирский корпус; наш же, по всем видимостям, должны на днях куда-нибудь перебросить, и вероятнее всего — на юг […] Заехал ко мне с визитом гофмейстер Тимрот. Холодный, хитрый и коварный бюрократ; хотел от меня выведать то, что я не счел возможным ему сообщить; он мне представляется тонким шпионом, готовым больше лить воду на немецкую мельницу, чем на русскую! […]

26 июня. […] Довольно чуждым я стал чинов и отличий, но все же нечто приятное ощутил, узнавши, что меня командир корпуса представил к производству в тайные советники. Уж после этого я и совсем сделаюсь «маститым», для к[ото]рого совершенно уже чуждыми должны были бы становиться те радости бытия, к[ото]рыми я теперь полон. Вообще, не к лицу мне все эти чины… […]

28 июня. Корпус мой, слава Богу, никуда не перебрасывается, а переходит сегодня в ночь на прежние свои позиции по Баусскому шоссе и будет иметь с правого своего фланга 6-й Сибирский корпус. На наше место становится пришедший 2-й Сиб[ирский] корпус, артиллерийские бригады к[ото]рого одна отходит в наш, а другая — в 6-й корпус. Перестаем тянуть волынку и на днях переходим в наступление вперед, чего так все жаждут, а то от бездействия весьма обуяла тоска и апатия.

Земские отряды успели привить противохолерной вакциной за 2 дня до 28 тысяч человек! Хорошо было бы, если удалось хотя бы половине их сделать вторичную прививку. […]

30 июня. […] Три дня, как не получаем из Ставки Верховн[ого] главн[окомандующ] его ни одной казенно-утешительной телеграммы. Под Ковелем и Барановичами мы, очевидно, здорово стукнулись о непреодолимую гранитную стену наших противников; и друзья-то наши — французы с англичанами — что-то никакими громкими успехами себя не заявляют.

Суматоха санитарного отдела из-за фальшивых слухов о приезде принца Ольденбургского; вместо него пока приехал начальник снабжения Покотило, как и всякое высшее начальство — не для руководства и облегчения, а для наведения трепета и ужаса на подчиненных, себе же на развлечение — помоциониться. Все действия наших начальствующих лиц мнятся мне сплошным большим рефлексом. […]

1 июля. […] События у нас на фронте назревают. Послезавтра приезжает сюда Куропаткин. […]

2 июля. День голубой, светлый. Накануне большого перелома событий. Приказ (секретно) по корпусу после сообщения во всеобщее сведение войскам о начатом нами на прочих фронтах и наших союзников успешном наступлении призывает к тому же и свой корпус; целью ставится: отбросить неприятеля к линии Бальдап — Зилюк — Саль, а если возможно — то и захватить линию Гр[осс]-Экау[723] — Нейгут[724]. Переходим с Божьей помощью в наступление. Западнее нас 6-й Сибирск[ий] корпус должен энергично вести атаку в направлении на ф[ольварк] Мартенберг, 37-й арм[ейский] корпус будет содействовать нам слева со стороны Икскюля; сзади нашего корпуса будут стоять 2-й Сиб[ирский] корпус и 4-я кавалерийск[ая] дивизия. Наш корпус должен активно удерживать и приковывать противника на участке Сухая Дета — Серуль у Спикера и главными силами атаковать в направлении на Ребуль — Бальдап с целью прорыва на участке р[ека] Кеккау — Серуль и овладения укрепленной группой Пулькарн[725] — Ребуль. Штаб нашего корпуса — на м[ы]з[е] Ламе, куда переходит он сегодня же «к 18 часам». Штаб 12-й стр[елковой] дивизии — в Лельварте[726]; штаб 121-й пех[отной] див[изии] в Пуце. Задача этой дивизии, между прочим — брать «Лысую гору». «Состоящая в корпусн[ом] резерве 13-я Сиб[ирская] дивизия сегодня в ночь под 3 июля скрытно должна перейти и расположиться в районе р[ека] Кеккау — д[ере]в[ни] Арайс, Строут. Штаб ее — в Строуте (между Земелем и Пульпе)[727]. Людям ночью под 3-е отдохнуть, а утром 3-го хорошо их покормить!..» «Необходимо придать атаке полную энергию и связь…» «Артиллерийский огонь открыть 3-го в 7 часов утра…»