Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

Он открывает дверь, спрашивает, не хочет ли Андреа выпить, но она мотает головой. Они сидят на его кровати, покрытой одеялом с изображением ралли, пока она не склоняется к нему и они необычайно неуклюже целуются.

Как медленно! Она лежит, закрыв глаза и вспотев, она пытается прикоснуться к нему в ТОМ месте, но ощущение странное, и на самом деле ей вовсе не хочется трогать его ТАМ. Он давит, вздыхает, стонет и на какое-то время, кажется, оказывается внутри — Андреа не знает точно, хотя ей немного больно, так что, наверное, он все-таки там. Вскоре он выбирается наружу, и она не понимает, что произошло, было ли ЭТО. Хочется спросить его. Он сидит в постели с отчаянным видом. Сжимает голову руками, ничего не говорит. На стене спортивные плакаты. Вымпелы и большегрудая девица у мотоцикла. Андреа спешно гладит его по спине, одевается и уезжает домой на велосипеде. В животе бултыхается какой-то сгусток, но ведь она сделала это, правда же? На велосипеде домой, к озеру, к Лувисе, которая просыпается и спрашивает, хорошо ли Андреа провела время.

— Ну да… ничего. — Она ужасно краснеет, но чувствует собственную силу: «Об этом, Лувиса, я тебе рассказывать не стану».

* * *

Ближайший туалет — в «Элизе». Прямо у входа. Повезет — проскользнешь, не повезет — схватят за воротник: «Куда это ты направляешься, а?» — как будто Андреа может ответить на этот вопрос.

Алкаш жаловался, что его отовсюду гонят. «От меня пахнет, — говорил он, — и язык у меня заплетается. Язык не должен заплетаться. Это все портит. Слова нужно выговаривать правильно, и лучше ничем не пахнуть». Изливая в туалете пиво и вино, Андреа видит перед собой Арвида. Думает о его взгляде, который почти невозможно поймать. Взгляд, погруженный в кроссворд, в банку с лекарствами, внутрь себя. Без малого восемьдесят, боится привыкнуть к «Собрилу». Прячет взгляд и говорит, что никогда не принимает больше одной таблетки в день, как бы плохо ему ни было. Это название он произносит шепотом: «Собрил». Оно не вписывается в Идеальную Картину Мира. Как и блуждающий взгляд Арвида. Как и его страх смерти, жизни, еды, сна, любви. Андреа сегодня приняла четыре таблетки, Арвид. Две — чтобы добраться сюда: крутые подъемы и ветер. Юнатан сказал, что ему все смертельно надоело и Андреа тоже. Поэтому пришлось принять еще две, Арвид. Чтобы были силы хранить жизнь, себя, хранить жизнь в себе — или себя в жизни?

Ты так надоела мне, Андреа. Повторяющаяся реплика. Возвращение домой с Мужчиной в белом. Повторы — это так скучно. Все предельно ясно. Андреа понимает, что совершает ошибку, но не останавливается. Повторы — это так приятно: знать, что будет дальше. Принимаю еще таблетку, Арвид. Чтобы прогнать скуку Юнатана. Чтобы прогнать себя. Чтобы не чувствовать ничего, кроме пива, солнца и терпкого вкуса предсказуемости.

Андреа выбирается из туалета, возвращается в парк. Мир стал намного проще, Каспер. Я вернулась! Мы с тобой такие новые и красивые. Смерть повторам и заученным схемам.

В парке с деревьев осыпаются цветы. Белые и розовые. Падают Андреа на колени.

Снова пиццерия, снова большой бокал крепкого — как черничный компот для поддержания сил: Андреа бежит марафон. Ищет вечеринку. Звонила Мужчине в белом, не слишком жаждущему встречи. Ночь, проведенная вместе, — где она теперь?

— Можно мне прийти?

— Не знаю. Может быть, и можно.

Еще пива: нужно забыть стыд. Она видит себя в зеркале возле стола. Две Андреа за одним столом. Куда им отправиться: на вечеринку или домой? Принять шестнадцать таблеток и почти-умереть. Проснуться воскресшей, начать все сначала.

Не быть одной.

Быть одной — ни телефонных звонков, ни звонков в дверь.

Разговаривать с теми, кто понимает. Как алкаш в парке. Он дал ей номер своего телефона. Зачем?

Найти того, кто понимает, что нужно заполнить дыру, и может ее заполнить.

Мужчина в белом ничего не боится. Развеселый Петрушка. Грубые руки, печали не видно. Влюбленность, вспыхнувшая после полуночи. Могла бы перерасти в пожар. Андреа могла сгореть. Он унес эту влюбленность с собой… Нет, ее влюбленность спрятана в Каспере, в несгораемом шкафу. Любовь Андреа заперта в сейфе Каспера, и у нее, конечно же, нет ключа.

На клеенчатой салфетке — всадник, охотящийся на лисицу; черная лошадь скачет через реку. Собаки едва ползут от усталости. Но лисицу нужно найти, поймать. Убить. Страх Андреа.

— Осторожно, не наступи на стекло!

Мужчина в клетчатом костюме. Андреа улыбается ему. Идет босиком по Нобельвэген и ничуть не боится. Заблудилась. Когда Андреа добралась до вечеринки, все уже собирались домой. Одна из девушек предложила вместе поехать в Школьный поселок, но это было бы слишком просто. Мистер Белый Костюм предложил пойти с ним на концерт. Особого рвения в его голосе слышно не было, и Андреа, все еще недостаточно пьяная, чтобы задать сокровенный вопрос, не дождалась более настойчивого предложения. Она сказала, что, может быть, придет чуть позже.

А в остальном — на дворе красивый весенний вечер, и Андреа решает идти, покуда хватит сил. Весь день она куда-то бежала, и ноги болят от усталости. Сумерки сгущаются слишком стремительно, а в голове засела одна-единственная мысль. Ненужная Андреа. Ощущение недостижимости окружающего мира. Стоять на самом виду и не чувствовать на себе ни единого взгляда. Кричать так громко, что никто не слышит. Как песнь летучей мыши. Андреа стоит в телефонной будке и в третий раз вешает трубку. Бог любит троицу. В первый раз — неполадки на линии. Во второй раз — голоса на заднем плане, а главного голоса — голоса Мужчины в белом — не слышно. Андреа кричит: «Алло!» и связь прерывается. На третий раз — тетка-автоответчик. Андреа ничего не говорит после сигнала, на улице холодает, и она не помнит, куда собирался Белый господин.

«Падрон» означает «хозяин»: i padroni di casa. Или «начальник», «владелец».

Андреа в пабе «Падрон», скоро уйдет последний поезд. Она не хочет ехать домой, вообще не хочет двигаться. Хочет пить пиво, пока ее не унесут прочь. Куда — неважно, лишь бы там было тихо и пусто, лишь бы кто-нибудь ее обнимал.

— Надо с тобой выпить! — Самоуверенная улыбка, рука поднимает пивной бокал.

— Вот как! — отвечает польщенная Андреа и тоже поднимает бокал. — Почему?

— У тебя жутко одинокий вид.

Андреа медленно ходит по квартире: туда и обратно, восемнадцать квадратных метров. Над кастрюлей спагетти все гуще клубится пар. Марлон вопросительно смотрит на Андреа. Она ходит совсем как фотомодель, то есть как женщина, у которой есть две разные походки. Походка для жизни и походка для сцены. На последнюю смотрят с восхищением.

Однажды Каспер оставил автограф на обнаженной женской груди.

На чем же ты расписываешься теперь, Каспер?

Консервированные помидоры, черный перец, капелька сливочной смеси и консервированные шампиньоны. Марлон мяукает. Внимательно смотрит на банки. Не трется о ноги, но мурлычет. Мурлычет, стоит лишь прикоснуться к нему. Это как рефлекс: словно нажимается кнопка play. Стоит лишь нажать на play, и Андреа начинает ходить туда и обратно, как модель. Красивой походкой. Стоит кому-нибудь прикоснуться к ней.