Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

Моим мужчинам.

Спасибо, Моррис!

Хочешь, чтобы я ответила, зачем.

Думаешь, скажу и причина исчезнет.[1]

Уильям Фолкнер. Шум и ярость

I’ve been looking so long at these pictures of you

That I almost believe they are real.[2]

Роберт Смит. Pictures of You

Oh no love

You’re not alone.[3]

Дэвид Боуи. Rock’n’Roll Suicide

Маленькая девочка. Она стоит в правом нижнем углу, в меховой шапке и темно-синих брезентовых штанах. На заднем плане — сосновый бор, зима и папа, он тоже темно-синий. Длинный, худой и бородатый. На шее — фотоаппарат, на голове — горшок. Девочка стоит спиной к папе. Его руки плотно прижаты к телу, черные перчатки прилипли к джинсам. Посреди всего — фонарный столб. Девочка вот-вот исчезнет из кадра. Папа примерз намертво.

Город Детства

(1979)

Это первая сцена? Это начало?

Пение птиц. Весна или лето, сияет солнце. Светит над маленьким северным городом, над желтым домом у озера, над девочкой на террасе.

— Лувиса, — зовет девочка.

— Я — мама, — отвечает Лувиса из кухни.

— Лувиса, — снова зовет девочка, — где Карл?

— Он — папа.

— Где Карл? — повторяет девочка.

— Карла нет, — вздыхает Лувиса.

«Карл», — вздыхает Лувиса.

Его нет.

Девочка смотрит на озеро, на лето. Оно сине-зеленое, каким было всегда. Лувиса ставит пластинки со скрипичными концертами. Сестра лежит на животе, расстелив на лужайке клетчатый плед. Загорает, жует жвачку, читает журнал «Старлет». Если вместо «Супермена» и «Тарзана» — «Старлет», значит, уже большая. А если вместо «Старлет» — «Новости недели», а то и «Дамский журнал» или «Фемина», то совсем-совсем большая. Лувиса читает «Дамский журнал» и «Фемину», то есть глазеет на картинки, листает страницы. Девочка прячет комиксы под диван на веранде.

— Лина! — кричит она.

Тишина.

— ЛИНА!

Сестра поднимает голову и недовольно глядит на нее со своего клетчатого пледа на лужайке. На губах розовый пузырь из жвачки.

— Можно взять у тебя «Старлет»?

— Не-а, — отвечает сестра. Говорит, что девочка все равно ничего не поймет. Что девочка слишком маленькая.

Посреди скрипичного концерта — голос Лувисы: она нашла старые фотографии.

— Здесь тебе четыре года, — говорит Лувиса. Они сидят за кухонным столом, прижавшись друг к другу. Лувиса пахнет брусникой. Девочка смотрит на фотографию. Слышны звуки скрипки. «Смычковые», — произносит сестра с важным видом. Виолончель и скрипка. Вообще-то сестру зовут Лина-Сага, и отзывается она обычно только на полное имя. Лина — это как в «Приключениях Эмиля из Леннеберги», говорит она. Будто прислуга. Но девочке кажется, что Лина-Сага — слишком длинно. И слишком красиво для сестры.

За окном видно озеро. За озером и вокруг озера — город. У окна — Лувиса с дочерьми. Они смотрят фотографии. На переднем плане — девочка, на заднем плане — Карл. У Карла на голове горшок. Лувиса рассказывает, как все над ним смеялись.

— И я смеялась? — сомневается девочка.

— Смеялась, — кивает Лувиса, — все смеялись над папой.

Но девочка на фото даже не улыбается. Вид у нее грустный и даже сердитый.

Эта девочка — Андреа.

Школьный поселок

(1997)

— Андреа! — окликает фотограф. — Смотри сюда!

Андреа всегда слушается фотографа. Она обнимает Хельгу, поднимает бокал с вином, улыбается. Она позволяет фотографировать себя, лишь когда ей легко улыбаться. А улыбаться легко, когда много выпьешь.

Андреа пьет много. Хельга — ее лучшая подруга, и всегда была лучшей подругой, хоть и в разных обличьях. Раньше — Хельга-старшая, теперь — Хельга-младшая. Они, одинакового роста, сидят на полу в комнате Андреа в Школьном поселке: восемнад цать квадратных метров. Пьют красное или белое и болтают о парнях. Хельга говорит обо всех красивых мальчиках в школе. Андреа говорит о Каспере. Она почти всегда говорит о Каспере и этим вечером, наверное, позвонит ему — это уже что-то вроде питейной традиции. Он в семистах километрах отсюда, и, когда говоришь по телефону, это заметно.

Фотограф по имени Юнатан садится рядом с ней. Один из самых красивых мальчиков в школе. Хельга и Андреа беседуют о взаимоотношениях — это, пожалуй, самая сложная тема.

— Я больше не верю в абсолютную честность, — произносит Андреа.

— Да уж, есть вещи, которые ему совершенно необязательно знать, — отзывается Хельга. — От этого больше вреда, чем пользы.

— Но если представить, что все наоборот? Что если он скрывает не меньше твоего, а то и больше? Приятно разве? — Она подливает себе в бокал.

Хельга пожимает плечами:

— Наверное, так и должно быть. Пусть он тоже что-то скрывает.

Андреа поворачивается к Юнатану, спрашивает, что думает он. Юнатан, как обычно, думает долго. Она вкладывает руку ему в ладонь, и он держит ее необычайно осторожно. Как будто рука Андреа — драгоценный дар, а не просто жалкая часть тела.

— Мне кажется, надо быть максимально откровенной. То есть я думаю, что есть разница между искренней откровенностью и вынужденной. Не надо выставлять напоказ все, когда дело касается любви, то есть обоих, надо делиться всем.

— Ну а если я сделала глупость и понимаю, что он уйдет, если узнает?

Андреа смотрит в его большущие глаза, он улыбается:

— Значит, просто не надо делать глупостей.

А может быть, все началось здесь. Первая сцена.

На кровати в одной из комнат большого бетонного здания в Университетском городке лежит Андреа и прислушивается к обеденным звукам. Со звяканьем прибывают контейнеры с калориями, еду доставляют из подвала, с кряхтеньем и смешками, из лифта на кухню, а там ставят на плитки. Голодные руки помогают носить. Андреа обычно стоит в сторонке, делает вид, будто ей все равно, будто никакой опасности нет, пытается равнодушно улыбаться. Берет свой поднос, на котором уже лежит еда, садится.