Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

— Как интересно.

И нервно улыбается, и она тоже нервничает, набивает полный рот еды и не знает, как теперь ее глотать.

* * *

Андреа на цветастом диване перед телевизором, Каспер проходит мимо, руки в дырявых карманах. Волосы — желтыми прядями вокруг лица, но Эйра сказала, что Каспер добрый и не такой уж больной. Касперу просто немного грустно. Он усаживается напротив с толстым романом о войне и королях, и сердце Андреа трепещет где-то в горле, телевизор выключен. Она принимает красивую позу. У нее старый журнал пятидесятых годов, в нем стихотворение, которое ей нравится: «Акробаты». Прочитать бы его Касперу.

— Как твоя книга, хорошая?

— Да… интересно читать про всякое… что происходило раньше… А твоя?

— Это не книга, это журнал, я нашла его в буки… (только бы не споткнуться!) ни… стни… (нет!) стическом (да!) магазине.

— А… Да, букинистические — это здорово.

— Да… Ну да, здорово.

* * *

И вот ее отпускают одну в город. Такое позволяют только тем, кому персонал доверяет. Это даже немного почетно: означает улучшение, «здоровую болезнь». Страшно, но здорово сесть в автобус и ехать все дальше и дальше от бетонного здания. Поначалу чувствуешь себя немного глупо, стоя именно на этой остановке, но, может быть, ты навещал кого-нибудь, а то и просто живешь в этом районе. Хотя Андреа кажется, что по ней все видно. И стоит ей подумать об этом, как становится легко и приятно: это своего рода свобода. Можно огрызаться, ронять деньги, можно сколько угодно ПЯЛИТЬСЯ, потому что ты из психиатрического отделения. Можно реветь в голос без носового платка, а можно безо всякой причины разразиться демоническим хохотом.

Она в столовой; уедет после обеда и не вернется до ужина. Ковыряется в тарелке, Каспер сидит за одним столом с ней. Они сидят за одним столом, потому что они почти ровесники и еще потому, что не особо больны. Им не приносят горсть таблеток в красном пластмассовом стаканчике. Они не кричат и не дерутся, не прыгают перед телевизором в гостиной. Они скромные. И сидят за одним столом с Эйрой и Жутко Стройной. Жутко Стройная скоро уезжает. Ее пребывание в больнице не дает результата, сотрудники раскусили ее фокусы: еду находили то тут, то там. Она немного погрустила — было видно по глазам, — но потом перестала. Она и чувства свои умеет прятать, не только еду. Улыбается, как обычно, как будто ничего страшного не произошло. Разрезает на кусочки котлету и прячет в салфетку, роняет на пол картошку.

Каспер смотрит на Андреа. Она чувствует это и начинает нервничать. Она уже заметила и даже, наверное, призналась себе в том, что он ужасно красив. Кажется, он собирается с духом. У него подергивается веко.

— Слушай… — произносит он, явно обращаясь к ней. Слава богу, сегодня она красиво накрашена ради поездки в город, но не слишком сильно, чтобы не казаться здоровой. Однако на губах помада. Красно-коричневая. — Ты ведь едешь в город, так?

— Да-а, — признается она.

— Ты… не могла бы оказать мне одну очень важную услугу?

— Ну конечно! — Она слышит, какая идиотская готовность звучит в ее голосе. Сердце начинает биться быстрее.

— Дело в том, что мне нужна канифоль для смычка…

Каспер объясняет, как добраться до музыкального магазина, в который он обычно ходит — точнее, ходил, пока не проглотил кучу таблеток и не попал сюда. Он говорит сбивчиво, заикаясь, с трудом подбирая слова… Это смущает Андреа, она краснеет не меньше, чем он.

После обеда Андреа идет с Каспером к нему в комнату. Точнее, останавливается на пороге и заглядывает внутрь. Он протягивает ей деньги и записку со словом «канифоль» — раньше она ни разу его не слышала. Похоже на «канитель». Канитель для смычка. Нет, не то.

Сотенная купюра Каспера в ее кошельке. Он сказал, что бывают разные сорта. И чтобы она взяла что-нибудь среднее. То есть не самую дорогую, но и не самую дешевую.

И вот она в магазине, с красно-коричневой помадой и деньгами Каспера. Вспоминает, как Карл говорил ей, и не раз (интересно, помнит ли он, что уже говорил, — ведь всякий раз он произносит эти слова так, будто думает, что это впервые): «Со стороны никогда не видно, как ты волнуешься. Тебе кажется, что видны дрожащие руки, слышно заикание и всем ясно, в чем дело. Но потом оказывается, что никто ничего не заметил, а иногда даже наоборот — ты произвел впечатление полной уверенности. Со мной такое случалось не раз».

Андреа это нравится. Ей нравится, что им снятся одни и те же сны — о том, как невозможно подобраться к самому важному, как застывают челюсти.

В музыкальном магазине она вспоминает слова Карла, и они помогают. Они помогают почти всегда. Советы Карла — такие редкие и такие ценные. Как будто «редко» и «ценно» прямо пропорциональны. Так не должно быть. Слова не должны утрачивать ценность оттого, что их произносят часто.

Андреа стоит лицом к лицу с относительно молодым продавцом-мужчиной (она всегда волнуется, оказываясь лицом к лицу с относительно молодыми продавцами-мужчинами). Всю дорогу она училась выговаривать «канифоль». Чтобы не получилась «канитель».

— Мне нужна… канифоль.

— Какая ценовая категория вас интересует? Все очень разного качества. Я бы порекомендовал вот эту, за девяносто девять крон. Отличное качество за такие деньги!

Она, конечно, знает… у нее в руке кошелек с сотенной купюрой Каспера, и вдруг она забывает обо всем и говорит:

— Хорошо, я беру.

Канифоль для Каспера лежит в маленьком зеленом пакете. Листок с неровным почерком Каспера Андреа спрятала в свой дневник с лосями на обложке. Стучится в дверь Каспера, сердце колотится, будь оно неладно, он открывает. Она немеет, каменеет… главное — не подать виду.

— Вот. — Она протягивает пакет и одну крону.

У Каспера удивленный вид, и она тут же теряется — что-то не так? Господибожемой, ну скажи, что все нормально! Стоять так близко — и вот его лицо, как говорится, озаряет улыбка, абсолютно естественная. Он заглядывает в пакет.

— Спасибо, огромное спасибо! Ты так меня выручила.

— Да не за что, — отвечает она, — ты только скажи, ну, если тебе понадобится еще что-нибудь из города, если я, ну, если я еще как-нибудь туда поеду.

Нет, такие длинные предложения не для Андреа. У нее в комнате пишущая машинка. На ней предложения выходят лучше. Если бы только Каспер их увидел. Если бы он увидел те предложения у нее на устах. Она спешит к своей двери.

— Я еду в город на следующей неделе, — произносит Каспер, — так что если тебе что-нибудь нужно или… — Он перебрасывает монетку из ладони в ладонь. Монетку, которую она держала в руках. — И… может, мы могли бы как-нибудь поехать вместе.

Каспер-дурак! Проклятый чокнутый Каспер! Разве Андреа посмеет? Такое безумие! Он что, не понимает? И как, как он может решиться на такое?