Музыка ночи - Джон Коннолли

«Мне снилось, что ты находишься рядом со мной. Ты очень страдал, а я не могла до тебя дотянуться. Я пыталась, пыталась, но у меня ничего не получалось».

Ее голос доносился из прошлого, возвращаясь к нему словно эхо.

Тогда он обнял ее и поглаживал по спине, тронутый силой ее чувств, но в душе считая ее глупышкой: надо же, разнюнилась из-за дурацкого сна. Разве можно реагировать на пустяки!

Сейчас она, не просыпаясь, шевельнулась, и теперь уже плакал он, а боль выдавливала слезинки в уголках его глаз.

«Мне снилось, что ты умираешь, а я ничего не могла сделать, чтобы спасти тебя».

Я умираю, подумал он, свершилось.

– Тихо, – пролепетала жена.

Он посмотрел на нее. Глаза ее были по-прежнему закрыты, но губы шевелились, и она отчетливо прошептала:

– Тихо. Я здесь, и ты – тоже рядом со мной.

Она повернулась на бок – ее руки протянулись и заключили его в объятие.

Лицо его окунулось ей в волосы, он вдохнул ее запах и коснулся ее в своем приступе агонии. Сердце его разрывалось – и все неслось к концу в фатальной неспособности мышц и крови. Она крепко прижала его к себе, сдерживая поток последних слов, слетающих с губ бессвязной скороговоркой.

Прежде чем его облек мрак.

Прежде чем навеки воцарилось безмолвие.

– Тихо, – шепнула она в секунды его угасания. – Я здесь.

Боже мой, как я тебя люблю.

– Тихо.

«Чш-ш-ш».

И он открыл глаза.

I

Он пробуждается в темноте, затянутый путами. Под ним – камень, а воздух, который он вдыхает, затхл и недвижен. Кажется, он смутно слышал чей-то голос, выкликающий его имя, но сейчас вокруг мертвая тишина. Он пытается встать, но путы сковывают его движения. Ног он не чувствует, они как будто вовсе и не его. Он не может видеть, а дышать мешает ткань на лице. Им начинает овладевать слепой страх.

До его слуха доносится сыпучий звук, стук камня о камень. Прорываются лучи света, и он зажмуривается, когда они пронзают ткань. Теперь на нем чьи-то руки, и его поднимают с каменного ложа. Пальцы нежно снимают с него покровы. На щеках он чувствует слезы – это плачут его сестры. Они целуют его и называют по имени.

– Лазарь! Лазарь!

Да, это его имя.

Нет, это имя не его.

Так когда-то звали его, но Лазаря уже нет, или не должно, чтобы он был.

Однако Лазарь здесь.

Перед ним стоит Человек, и одеяния Его – в пыли дальних странствий. Лазарь узнает Его. Он любим сестрами, любим им самим, однако имени Его Лазарь произнести не может.

Голосовые связки в гробнице у него омертвели.

Гробница: он вперяется в нее, когда последний из покровов сдернут с его тела, а для сокрытия наготы на него наброшена простыня. Он оглядывается на камень, вывернутый из зева пещеры.

Хворь: он болел. Сестры отирали ему лоб, а врачеватели покачивали головами. Через какое-то время его сочли мертвым, поэтому завернули в саван и положили в пещеру. Произошла ошибка, и теперь она исправлена. Но это ложь. Он знает, что ложь, даже не успев еще завершить свою мысль. Что-то очень неправое свершилось во имя любви и жалости. Тот, которого Он узнал – обожаемый, – касается его и окликает его.

– Лазарь.

Спекшиеся губы Лазаря шевелятся, но с них не сходит ни звука.

Что Ты сделал? – пытается вымолвить он. Что ты отнял у меня и у чего был отнят я?

II

Лазарь сидит у окна в доме своих сестер, перед ним – блюдо с нетронутыми смоквами. Охоты к еде у него нет, кроме того, у него нет сил употреблять любую пищу из той, которой его пичкают после его воскрешения. Он пытается ходить, пусть и с двумя палками, но куда ему направить стопы? Мир лишился своей красоты, во всяком случае, после его смерти.

Лазарь не помнит, что произошло после того, как глаза его в последний раз сомкнулись. Он знает лишь, что забыл нечто важное, прекрасное и ужасное. Словно кладовую воспоминаний запечатали в нем, и то, что он прежде знал, теперь ему недоступно. Он отлучен. А может, это лишь пустая видимость и мираж. Что, если истинная реальность его существования затянута пеленой – следствие четырех дней, проведенных на каменном могильном ложе, после чего глаза у него подернулись молочной белизной, и теперь они – не синие, а блекло-серые.

Подходит его сестра Марфа и забирает блюдо. Она отводит брату волосы со лба, но уже не целует. Дыхание у него гнилостное. Сам Лазарь смрада у себя во рту не чувствует, но догадывается об этом, судя по лицу сестры. Марфа улыбается, старается в ответ улыбнуться и он. Во дворе собрались женщины и дети, они таращатся в окно на человека, который был некогда мертвым, а теперь снова ожил. Они изумлены, им любопытно, и… Да. Они боятся. Боятся его.

Лазарь встает и ковыляет к своей постели.

III

Спать Лазарь не может. Темнота вызывает у него ужас. Едва он смеживает веки, он чувствует зловоние склепа, ощущает стягивающие грудь покровы и ткань, наброшеную на его лицо.

Но Лазарь никогда не устает. Теперь у него не бывает ни голода, ни жажды. Он не бывает счастлив или печален, зол или ревнив. Есть только дремотная вялость и желание погрузиться в сон без надобности оного. Нет, не сон – забвение. Забвение и то, что лежит за ним.

IV

На третью ночь он слышит поступь легких и быстрых, близящихся к дому шагов. Бесшумно отворяется дверь, и появляется женщина. Рахиль, его суженая. Весть о воскрешении Лазаря застала ее в Иерусалиме, и вот она здесь. Ее руки нежно скользят по его лбу, носу, подбородку. Она ложится подле него и шепчет его имя, опасаясь разбудить сестер Лазаря. Она подается к нему, чтобы поцеловать в губы, и отдергивается, как от удара. Однако пальцы ее продолжают поглаживать ему грудь, живот, опускаются ниже и пробуют завлечь вкрадчивой лаской. Постепенно на ее лице проступает смятение и разочарованность.

Она уходит и уже не возвращается.

V

Лазаря вызывают жрецы. Он предстает перед советом и ставится напротив возвышения, где восседает верховный жрец Каиафа. Голос к Лазарю возвратился, хотя и с изъяном – он скрипучий, как будто горло его запорошило сухим колючим песком.

– Что тебе памятно о гробнице? – спрашивают они.

Лазарь отвечает:

– Ничего, кроме пыли и темноты.

– За те четыре дня, что ты лежал мертвым, что ты видел?

– Не помню, – говорит он.

Каиафа отсылает всех, и они с Лазарем остаются наедине. Верховный жрец наливает храмовое вино, но Лазарь не пьет.

– Ответствуй мне правду, – произносит Каиафа. – Ты же видишь, что мы одни. Что ты там видел? Лицезрел ли ты лик Божий? Существует ли Он? Говори!