Подружка №44 - Марк Барроклифф

– Ух ты, да у вас большие перемены, – заметила Элис.

Мы попрощались, и я вернулся в кухню, заботиться о пострадавшем друге. Под заботой я подразумеваю продолжение ссоры. Хотя беспокоился я напрасно. Конец телефонного разговора чудесным образом исцелил его увечье. Он резво вскочил, стряхнул с себя пса и протиснулся мимо меня к телефону.

Я слышал, как он передает что-то Элис через секретаршу, поминутно повторяя слово «срочно». Само сообщение заняло минут пять. Затем он швырнул трубку на пол и, как впоследствии выяснилось, разбил ее.

Я снова поставил чайник и принялся листать старые газеты, как вдруг заметил на столе фотоальбом. Из любопытства я взял его, раскрыл и обомлел: на меня смотрела моя собственная физиономия. Надо сказать, что есть некая граница, за которой фотография перестает быть беспристрастной и превращается в откровенную насмешку над оригиналом. Это я и увидел на первой странице альбома. Такие снимки получаются, когда вас застают врасплох и щелкают фотоаппаратом прямо у вас перед носом. Должно быть, меня сняли на вечеринке, где я отплясывал намного дольше, чем позволительно человеку моих лет. Вспышка высветила каждую морщинку, каждое пятнышко на коже, а вместо элегантной трехдневной небритости на толстой, красной роже вперемешку топорщились неопрятные темные и светлые щетинки.

Под этим отталкивающим зрелищем красовалась аккуратно набранная подпись: «Гарри Чешир. Герой-любовник?» Дрожащей рукой я перевернул страницу и наткнулся на коллаж, тщательно составленный из журнальных вырезок. Все материалы были взяты из отдела «Жены читателей» джазовых журналов, которые выписывал я.

Голая бабища лет пятидесяти, весом центнера в полтора, сидела на фоне каких-то мятых драпировок. Она ела банан и зазывно смотрела в объектив. Это я могу сказать точно, хотя глаза у фотомодели были выцарапаны: должно быть, ее муж, или друг, или еще кто-то пытался таким образом сделать ее неузнаваемой.

Внизу тем же аккуратным шрифтом значилось: «Порнографическая открытка, найденная на полу в спальне Гарри в июне 1999 года». Далее шли еще две подборки из отделов «Жены читателей» давно завалявшихся у меня мужских журнальчиков. Вот это было уже подло. Джерард прекрасно знает, что те страницы я даже не открывал, разве только из любопытства, потому что меня от них тошнит. Будь в киоске журналы без отдела «Жены читателей», я покупал бы их, но в спешке схватил первое, что попало под руку. Как ловец жемчуга: сделать глубокий вдох, нырнуть и схватить первое, что придется. Времени на раздумья нет.

Листая дальше, я наткнулся на фото нашей гостиной, на котором Джерард аккуратными штрихами белой замазки пронумеровал все разбросанные вещи. Переполненная пепельница, например, значилась под № 1. В сопроводительной записке я прочел: «Пепельница. Нарушитель порядка: Гарри Чешир. Дата последнего опорожнения: неизвестна (очень давно)». № 2 стоял рядом с парой пустых бокалов и бутылкой из-под вина, которые я уже давно хотел убрать. Надпись гласила: «Бокалы для вина, две штуки (со следом от помады). Бутылка винная, одна (из шести находящихся в комнате). Дата появления: лето 1997 (приблизительно)». И еще предметов десять, включая носки, тарелки и пакеты от чипсов. Не были забыты и три прожженные сигаретой дырки в паласе с примечанием: «А Джерард Росс не курит».

Здесь же присутствовала фотография моей комнаты с обведенными шариковой ручкой яблочными огрызками на полу, заплесневевшими чашками и клочьями собачьей шерсти. Пара французских подсвечников на полке тоже была обведена. Подпись: «Попытк создть уют. Смешно, првд?» Видимо, в наборе не осталось буквы «а».

Заканчивалось все это ксерокопиями особенно вольных пассажей из дневника, что я вел в начале 1997 года, в период моего увлечения «барышнями».

– Не беспокойся, – сказал Джерард, незаметно войдя в комнату, – она это не читала.

– Ты очень меня порадовал, Джерард. А почему ты позволил себе рыться в моих вещах и портить их?

– А ты почему украл у меня газету с рекламой турфирмы? – парировал он. – Да еще увез мою девушку в Венецию?

– Она не твоя девушка, – игнорируя обвинение в воровстве, отрезал я.

– Ну извини, – бросил Джерард, сквозь прореху в джинсах сердито почесывая причинное место.

– Ты с ней даже не спал.

– Я спал в ее постели.

– Я тоже. После того, как доставил ей больше удовольствия, чем вправе ожидать женщина от мужчины.

– Знаю, знаю, – хмуро сказал Джерард. – Слушай, – кивнул он мне с видом человека, принужденного признать свое поражение, – давай-ка я объясню это понятным тебе языком.

Я весь обратился в слух, поскольку нечасто медики оказывают мне такое снисхождение.

– Это как в футболе.

– Нет, Джерард, гола тебе забить не удастся, – покачал головой я.

– Ты подожди. Ты ведь спал в одной постели с ней после первого свидания, верно?

– Да, – протянул я надменным тоном успешного телеведущего.

– Я тоже. Вот об этом и речь, – чуть запинаясь, продолжал он. – После первого матча у нас с тобой счет равный, и перспективы одинаковые. Вот что значит ночь в ее постели. Потом ты повез ее в Венецию и вышел в следующий круг.

Я согласился.

– Ты сейчас в высшей лиге, но только потому, что провел больше матчей, чем я. Теперь очередь моя, у меня есть еще один шанс. И я тоже повезу ее за границу.

Футбола Джерард не любил, но решил, что на понятном мне языке его доводы будут менее смехотворны. Примерно так мы с Венди однажды пошли на прием к консультанту по вопросам семьи и брака. Консультант, милая, скромная дама средних лет с вязаной сумочкой, повторяла за нами все наши выражения. Венди ляпнула что-то вроде: «Он просто мерзавец, он жалкий говнюк», и женщина тут же обратилась ко мне с вопросом: «Что, по вашему мнению, делает вас таким «жалким говнюком»? – И, чуть подумав, добавила: – В глазах Венди». От этого наша беседа не стала более доверительной. Есть что-то очень стыдное и неловкое в попытках сдружиться с человеком, копируя его речь. Этим иногда грешат репортеры, беседующие за жизнь с уличными бродягами. «Значит, как вы говорите, шляпа у вас «дерьмо». А штаны – тоже «дерьмо», да?»

– Сезон еще не окончен, – продолжал Джерард, с завидным упорством развивая футбольную тему.

– Сезон окончен, лига распущена, и мы все играем в совсем другую игру.

Джерард замычал, как рассерженная телка, не желающая выходить из стойла.

– Предупреждаю тебя: держись от нее подальше! – заявил он, подступая ко мне. – Если не отвянешь сам, пожалеешь.

Обожаю слушать угрозы воспитанных мальчиков из дорогих частных школ. Бранные слова они произносят врастяжку и без особой уверенности, ибо значение их, видимо, понимают не до конца. А может, у них просто манера такая.

– Джерард, – отозвался я со свирепыми ухватками школьного хулигана (в своей школе я от них достаточно натерпелся), – не доставай меня. Ты меня уже успел взбесить – особенно своим альбомом. Это глупо, убого и несправедливо.