Лавочка закрывается - Джозеф Хеллер

— Солдаты, мы окружены.

У нас тогда был смешной парень по фамилии Брукс, и он начал вопить:

— Окружены? Как мы можем быть окружены? Мы только что прибыли сюда. Как бы мы смогли сюда прибыть, если мы все окружены?

Оказалось, что мы и правда окружены. Немцы прорвались через этот самый лес, и это уже было совсем не смешно.

А на следующий день мы узнали, нам об этом просто сообщили, что мы сдались, все мы, весь полк.

Как это могло случиться? Мы были вооружены, мы добрались до места назначения, мы были экипированы. Но кто-то за кулисами сдал нас всех. Мы должны были сложить оружие на землю и ждать, когда нас возьмут в плен. Бессмыслица какая-то.

— Капитан, а мы можем попробовать прорваться назад, бежать? — нервно предложил кто-то.

— Когда я бегу, я перестаю быть командиром.

— А куда нам прорываться?

Никто не знал ответа на этот вопрос.

Десятеро из нас забрались в легкий грузовик с двумя водителями, которые везли нас сюда, и мы пустились в путь. Мы слили себе бензин с остальных машин, вот какая спокойная там была обстановка. Мы взяли дополнительные шерстяные шарфы, чтобы замотать лицо и шею, сухие носки. У нас были винтовки, карабины и гранаты. Между рубашкой и плотным армейским бельем я натолкал пакеты с сухим пайком, сигаретами, пакетики «Нескафе», сахар, спички, там же была моя старая надежная зажигалка «Зиппо», чтобы развести костер, пара свечей.

Далеко мы не ушли.

Мы даже не знали, куда едем. Мы направились в обратную сторону по дороге, по которой приехали, а потом, добравшись до перекрестка, повернули налево, на более широкую дорогу, полагая, что едем на запад, к нашей передовой. Но потом дорога запетляла, и скоро мы поняли, что опять едем на север. Мы ехали по следам других машин. Снег падал все сильнее. Нам стали попадаться джипы, штабные машины и грузовики, сброшенные с дороги и оставленные там. Потом стали встречаться разбитые и сожженные машины. Некоторые все еще дымились. Окна были выбиты. В некоторых мы видели убитых. Мы слышали выстрелы винтовок, минометов, пулеметов, рожки, странные свистки. Когда и наш грузовик затормозил и съехал на обочину, мы вышли и разбились на группки поменьше, чтобы попытаться пробиться по отдельности пешком.

Я хлюпал в грязи по одной стороне дороги, потом, преодолев подъем, бросился в укрытие на другой стороне, скользя и чуть не падая, я что было сил пробирался вперед. Со мной шли двое других. Вскоре мы услышали машины, лай собак, потом голоса, выкрикивающие команды по-немецки. Мы разбежались в разные стороны и попрятались на земле. Они обнаружили нас без труда. Они вышли прямо на нас из вихря падающих снежинок, и не успели мы понять, что к чему, как на нас уже были наставлены их автоматы. Они были одеты в белую форму, которая терялась на фоне снега, и все, что у них было, казалось совсем новеньким. А мы были что собачье дерьмо, как сказал этот парень, Воннегут, когда я его увидел на железнодорожной станции, а потом, позднее, он так и написал в своей книге; мне об этом говорила Клер и мои ребята тоже.

Они всех нас схватили, всех двенадцать человек, и у них еще было несколько сотен, к которым мы присоединились, когда они перевезли нас туда. Они затолкали нас в грузовики, которые перевезли нас через реку, называвшуюся, как я потом выяснил, Рейн, и высадили на большой железнодорожной станции, где мы и сидели в унынии, пока на боковую ветку не подали воинский состав из товарных вагонов. Оттуда высыпали немецкие солдаты и поспешили в грузовики и штабные автомашины, которые их ждали. Мы увидели целое подразделение в американской форме с повязками военной полиции и в белых касках, и мы задавали себе вопрос, что, черт побери, происходит. Это была Бюльжская битва, и они здорово надавали нам по жопе, но мы узнали об этом только полгода спустя.

Мы провели три ночи и целых три дня в этих самых вагонах. Мы спали стоя, сидя, на корточках, лежа, когда удавалось найти место. Туалетной бумаги у нас не было. Им было плевать, как мы оправлялись. Мы пользовались касками. Вместе с носовыми платками у нас кончилась и стыдливость. Столько времени потребовалось, чтобы доставить нас в тот большой лагерь для военнопленных, расположенный в глубоком тылу, почти у другой границы Германии. У них там был временный лагерь для британских солдат. Мы узнали лозунг на ворогах забора из колючей проволоки. Там был и еще один — для русских. Был и еще — для других европейцев, где сидел тот парень по имени Швейк, с которым я познакомился позднее. А мы попали в еще один — для американцев. Некоторые из англичан, с которыми я разговаривал, были в плену уже больше четырех лет. И тогда я подумал, что если смогли они, то смогу и я.

Недели полторы спустя после того, как я туда попал, офицер, с которым я заговорил в первый день, послал за мной. Он начал по-немецки.

— Вы говорите, что знаете немецкий?

— Jawohl, Herr Kommandant.[71]

— Дайте-ка я послушаю, — продолжал он по-английски. — Говорите только по-немецки.

Я говорю немного по-немецки, сказал я ему. Я знаю, что говорю не очень хорошо, но понимаю лучше.

— Как случилось, что вы знаете немецкий?

— Ich lernte es in der Schule.[72]

— Почему вы учили немецкий?

— Mann musste in der Schule eine andere Sprache lemen.[73]

— Вы сами выбрали немецкий?

— Nein, Herr Kommandante.[74]

— А другие?

— Fast alle studierten Französisch oder Spanisch.[75]

— У вас жуткий акцент.

— Ich weiss. Ich hatte keine Gelegenheit zu üben.[76]

— Почему вы выбрали немецкий?

Я позволил себе улыбнуться, когда сказал ему, что думал, что мне когда-нибудь предоставится случай поговорить на этом языке.

— Как видите, вы оказались правы, — сухо ответил он. — Я говорю сейчас с вами по-английски, потому что не хочу терять время. Вам нравится здесь, в лагере?

— Nein, Herr Kommandant.

— Почему?

Я не знал как по-немецки «скука», но я знал, как ему сказать, что мне нечего делать.

— Ich habe nicht genug zu tun hier. Hier sind zu viele Männer die nicht genug Arbeit Haben.[77]