Великий Тёс - Олег Слободчиков

— Бесстыжая. Сказывают, блядовала с тобой…

Максим бросил вслед Похабовым опасливый взгляд и всю литургию держался в стороне от них. Якунька же, Похабов сын, разумно воспользовался обычной размолвкой родителей и переметнулся в задние ряды, поближе к атаману. Иван отыскал его взглядом, с пониманием кивнул Максиму. По чину его атаманское место было в первом ряду возле алтаря.

На прошлой неделе увидел Иван своего сына на причале рядом с Максимом. Они сидели бок о бок, непринужденно разговаривали и смеялись.

Якунька то и дело хохотал, откидывая голову, болтал ногами. Иван не знал его таким веселым. С печалью вспомнился брат Угрюм: так же весело он говорил с чужими, но обмирал и замолкал рядом с родным.

«Вразуми, Господи! — истово молился Иван на распятие, украшенное зелеными ветками. — Что не так делаю? Отчего возле меня недоверие и зло?»

Он встретился с Максимом только к вечеру, после гуляний. Атаман был трезв и печален.

— Уйми бабу! — попросил, с тоской отводя глаза. — И без того мы с ней у всех сплетников на слуху.

— Забери! Даром отдам! — посмеялся Иван. — А унять как?.. Уж много лет маюсь с дурой.

— Ступай в Маковский острог на приказ! — чуть не взмолился атаман. — Ермес дела запустил. На Ваську Колесникова сколько ни жалуются, он от всего отбрешется. А проку-то?

Иван молчал, раздумывая, что даст ему знакомая служба кроме просторной избы приказчика. Максим, почувствовав заминку, стал торопливо убеждать:

— Ты о своих заслугах писать не горазд. Я за тебя челобитную отправил, просил поверстать в чин сына боярского. Еще тесть, царствие небесное, — торопливо перекрестился, — говорил, что за твою верность служба в сынах боярских в самый раз по тебе.

— А какие у меня заслуги?' — Иван удивленно вскинул глаза на товарища. — Вихорку не уберег. Хрипунов помер, рудознатец тоже. Казаки разбежались. В чем только не обвиняли. Будто и с Настеной твоей.

Максим нетерпеливо отмахнулся.

— Я знаю, какие заслуги! Иди давай в Маковский, сделай порядок, как был. Кого надо — пори! Поперечных вышли, новых дам.

— Сам-то куда собираешься? — спросил Иван, не дав согласия.

— От сотника Петра нет вестей, — неохотно ответил Перфильев. — Пойду к нему на перемену.

— Ну вот! — горько вздохнул Похабов. — Ты — в дальнюю службу, а я — свою бабу караулить да с Васькой спорить. Ох и попьет кровушки Колесник, если ты меня над ним поставишь!

Сказал Иван смехом, но Максим смутился и заговорил с горячностью:

— Никак нельзя Маковский в беспорядке содержать. Через него весь хлеб, порох, свинец идут. А дела нынче затеваются большие. Служб всем хватит. Устрой Маковский! После поставишь вместо себя надежного человека, и я выхлопочу тебе дальнюю службу! А Ваську с собой возьму!

Иван уже и сам понимал, что дольше так жить в Енисейском нельзя. Надо строить свой дом, а жалованья едва хватает на пропитание, денег нет. Не успел он отогреться возле жены и детей, заявился томский купец с хитрющими глазами, стал предлагать выкупить у Ермесихи кабалу на Угрюма, если Иван переведет ее на себя. Хорошо еще, никто не знал, жив ли брат.

Иван едва сторговал ту кабалу за серебряную цепь, и пополз по Енисейскому слух: нашел будто Хрипунов серебро, а досталось оно его близким. Кабы не было закончено следствие по хрипуновской войне да не хлопоты Максима, не уклонился бы Похабов от пыток.

Все чуял Иван тем самым чутьем, которому не раз был обязан жизнью. Понимал и теперь — пока у власти Шеховской да старые товарищи, надо уйти от недобрых глаз. Кроме как в нелюбимый, но знакомый острог идти было некуда.

Вроде бы для праздничного веселья, но с греховной кручиной под сердцем пошел он в кабак, битком набитый промышленными людьми. Огляделся — яблоку упасть негде. Уже развернулся было обратно к двери, из толпы выскочил Якунька Сорокин, схватил его за локоть, удивляя Ивана, стал слезно и радостно обнимать.

— Садись со мной, старый товарищ! — плюхнулся на прежнее тесное место в углу, уперся ногой в стену, подналег спиной на сидевших в ряд, потеснил их. — Чтобы мой друг да без места? Не бывать тому! — прикрикнул на загалдевших.

— И что за судьба нам с тобой заказана? — стал пытать Похабова, высказывая, что томило душу. — Дураки мы с тобой, что ли?

Иван взглянул на него удивленно. Казак торопливо заговорил:

— Тренька Савин с покойным Васькой-атаманом на Тасеевой реке был, против воеводы шел — нынче в пятидесятниках. Васька Черемнинов землю взял, ясырей на нее посадил. А что мы за наш поход получили?.. А вот что! — сунул под нос Похабову дулю с потрескавшимся ногтем.

Иван отмахнул ее от лица. Гневаться на пьяного, да еще в праздник не хотел. Удивлялся только, зачем вздорный ссыльный казак открывается ему в своих обидах?

Летом, до Успенского поста, Максим Перфильев прислал в Маковский острог посыльного звать Ивана на свадьбу. Не сделать этого они с Настеной никак не могли. Но звали так робко, будто другой рукой просили не приезжать. Иван все понял, не обиделся и сослался на дела. Жене же сказал о той свадьбе, когда атаман с отрядом ушел за Ангарские пороги.

В Маковском остроге был устроен новый порядок. Воевода посадил здесь девять человек, не совсем пашенных и не совсем служилых. Жалованья они не получали, кормились с пашни, но и государевой десятины не платили: как слободские казаки назывались беломестными, за свою службу держались, от дел не отлынивали. Брошенные в зиму казенные барки теперь стояли на покатах. На государевых амбарах крыши были залатаны.

Поздняя осень накрепко сковала сырые болота и реки, открыла санные пути. В Маковский острожек прибыли вестовые из Томского города. На гостином дворе их встретил трезвый и расторопный казак. Он провел прибывших в теплую избу, затопил баню. Вскоре к ним явился приказчик и сполна выдал проезжие корма.

Расчувствовавшись от доброй встречи, вестовые втайне сообщили Ивану, что указом томского воеводы везут ему шапку сына боярского. Но государева оклада на ту шапку в Енисейский острог пока не дадено. Однако стараниями Максима Перфильева и нынешнего енисейского воеводы челобитная в Москву отправлена. Даст Бог, не воспротивятся их просьбам дьяки Сибирского приказа.

И понадобилось Похабову ехать в Енисейский только на Михайлов день, по вставшему санному пути, когда из государевых амбаров Маковского острога на Енисей потянулись обозы с хлебом.

Был он в пути весел и слегка пьян. Казенный конек хорошо знал дорогу, без понукания перебирал копытами и весело мотал головой в такт шагам. Гулко позванивали подковы по мерзлой болотине. Довольный службой и погожим деньком, приказный лежал в санях, завернувшись в дорожный тулуп, смотрел в синеющее небо, на котором вот-вот должен был блеснуть луч солнца. По его следу шли подводы со служилыми из Томского города, за ними обоз с хлебом.

Кони прошли волок, весело захрустели подковами по льду Кеми. Сани заскользили вниз по застывшей реке. Лошади, почуяв запах жилья, то и дело всхрапывали и переходили с шага на рысь.