Великий Тёс - Олег Слободчиков

— Что квелый? — пытливо заглядывала ему в лицо жена. Бестолково бегала по избе. Привычно искала повод для ссоры.

— Попей-ка, родимую! — зевнул Иван. — Затопи баню!

— Делать мне больше нечего! — вскрикнула Меченка, переставляя ухват с места на место. — К шапке-то приложил ли что воевода?

— Три чарки крепкого! — жестко и мстительно усмехнулся Иван, понимая, что теперь разозлить его будет трудно.

Он слез с печи, накинул тулуп, пошел топить'баню.

— Хоть бы лоб перекрестил! — разъяренно закричала вслед жена. Иван даже не обернулся. В чине сына боярского сделался Похабов степенным и молчаливым.

А жена искала буйных ссор для жарких примирений. Пару раз, в сердцах, бросалась на мужа, пытаясь исцарапать, но натыкалась на его мозолистую ладонь да на равнодушную брезгливую усмешку. И как ни выла, как ни заливалась слезами, ни разжалобить, ни разозлить мужа уже не могла. Он стал равнодушен и спокоен, как старая колода: приходил со служб, брал дочь на руки, ее только и ласкал.

Меченка во всем винила новую шапку мужа. Хотела тайком сжечь ее. Стала злиться на дочь. И все ждала прибавки к мужниному жалованью. У всех вестовых про это выспрашивала, всех проезжих служилых пытала, у кого какой государев оклад.

Прошла зима. Оттаяли барки и струги. Опять обнажились промерзшие грязи и гати. Иван стал собираться в Енисейский острог, к воеводе. Вместо себя оставил на приказе верного и осмотрительного Дружинку из первых стрельцов.

День был теплый. Приказный заседлал резвую казенную кобылку, вскочил в седло. Жена, как девка, выбежала из острога с непокрытой головой, вцепилась в стремя.

— Спроси у воеводы! — причитала. — Будет ли за этот год жалованье по чину?

— Что, оголодала? — хмуро проворчал Иван. — Голову покрой! Еще бы с голым задом вышла на люди! — поддал пятками в бока кобылке.

Та послушно взяла с места в галоп. Меченка, цепко держась за стремя, высоко задирая ноги в сарафане, скакнула раз и другой, отцепилась, упала на стылую землю. Иван злорадно усмехнулся, но не обернулся. Ускакал по звонкой, не оттаявшей еще земле.

Возле Енисейского острога против проездных ворот и на причале толпился народ. Лед реки был порист и черен. Острожные жители ждали, что с часу на час зевнет водяной дедушка да щука ударит хвостом по льду и вскроется река.

Горели костры. Казаки атамана Галкина в новых кафтанах смолили струги. В Маковском раньше Енисейского знали, что атаман Галкин за службы получил от царя десять рублей деньгами, а его казаки — аглицкое сукно на кафтаны да по рублю. Отряд был пополнен переведенными красноярцами. Атаман собирался на Лену-реку, на перемену сотнику Бекетову, от которого зимой пришли вестовые.

Издали Похабов узнал Ваську Москвитина. С пятью красноярскими переведенцами он смолил струг, а другой, с расшитыми бортами, собирал. У его костра сидел дородный тобольский купчина Семейка Шелковников со своим лавочным сидельцем Фролом Шолковым. Они оба зимовали в Енисейском остроге.

Потолкавшись среди занятого люда, Похабов въехал в раскрытые ворота острога, привязал коня возле съезжей избы. Крестясь, вошел в нее. Никого, кроме воеводы, он не застал. Доброе начало — полдела! Иван кивнул сыну боярскому и сел напротив. Изба не топилась. Оконце было закрыто слюдой, сквозь которую лился рассеянный дневной свет.

Воевода сидел в собольей шапке, накинув шубу на плечи. Щеки его были гладко выбриты. Молодецкие усы обвисли к подбородку, как у литвина, глаза были блеклыми, лицо печальным и озабоченным.

— Здоров ли? — спросил Иван.

— Слава богу! — торопливо спохватившись, ответил тот и спросил: — Что там, в Маковском?

Похабов стал обстоятельно рассказывать о делах и работах, которые надо сделать, вглядывался в рассеянное лицо воеводы, и все казалось ему, что тот его не слышит. Тогда он заговорил о своем, с чем приехал втайне:

— Слыхал я, Максимка другого вестового прислал, помощи просит. Будто браты его воюют…

Шеховской повел бровями, дернул плечом, дескать, что с того, что слыхал?

— Запала мне дума! — тряхнул бородой Иван и придвинулся. — Отпусти меня за Шаман к Максимке?

Просьба Похабова ничуть не удивила воеводу. Он застучал пальцами по столу, глядя в сторону.

— А Маковский как?

— Я все отладил. Лето и без меня проживут: рожь, соль примут и в государев амбар сложат. Дело нехитрое. Оставлю вместо себя казака доброго, не вороватого, который за государево дело радеет, и поручусь за него. А ты отпусти меня до осени?

Воевода опять застучал пальцами по столу. Посидел молча, разглядывая щель в углу, после, обернувшись, взглянул на Ивана пристально.

— Надо бы отправить Перфильеву перемену, но слать некого. Служилых в остроге прибыло против прежнего, а все равно на службы не хватает. Нашел только восемь красноярских казаков с Васькой Москвитиным.

— Слыхал! — кивнул Иван.

— Слыхал! — передразнил его воевода, язвительно скривив губы под усами. — Слыхал, да не все! Сибирский приказ требует послать к вольным тунгусам и к братам целовальника с казенным товаром и с охраной. Торгом да лаской, дескать, тамошние народы охотней под государеву руку пойдут. — Воевода опять пытливо уставился на Похабова, будто ждал от него чего-то: — Торгового Семейку Шелковникова хочу отправить целовальником с Васькой Москвитиным!

— Понял уже! — кивнул Иван.

— Ничего ты не понял! — раздраженно хмыкнул воевода. — Родственники Семейка с Васькой. Сговорятся в пути, сделают казне убытки. А пошлю другого целовальника — смогут убить. Служилым торговать от государя запрет. Но попробуй запрети! Все торгуют!

Воевода опять пытливо уставился на Похабова. Тот наконец понял, чего он ждет от него.

— Вот и отправь меня! Ни убить себя не дам, ни сговориться!

— Подумаю, подумаю! — снова застучал ногтями воевода. Лицо его опять сделалось рассеянным и обиженным. Вздохнул: — И я уже неугоден государю. Ничего не успел сделать, но шлют перемену. Пишут дьяки из Сибирского приказа: велел-де государь, чтобы на воеводстве больше двух лет не сидели. Сдается мне, Андрейка Ошанин что-то дурное отписал, хоть я и помог ему оправдаться. Слышал про него? — опять вскинул блеснувшие глаза. — Красноярские казаки на Оби его перехватили, избили и ограбили!

Иван равнодушно кивнул. Новость эту в Маковском знали раньше, чем в Енисейском.

— Жаль! — искренне вздохнул, не желая расставаться с Шеховским. — Добра ты сделал много, а послужить не успел.

— Да уж! — обиженно засопел воевода: — Выхлопотал на острог разрядные оклады детей боярских и Галкину, и Перфильеву. Тебе, правда, одну шапку. Дадут когда-нибудь и жалованье. — Он опять скривил губы в усах, бросил на Похабова любопытный взгляд: — А что за нужда тебе Максимку спасать? Он ведь показал, что с твоей женой прелюбодействовал. — Глаза воеводы сузились, блеснули холодком. — Отправлю в помощь, а ты его там. — полоснул себя по шее ребром ладони. — А братов оговоришь?