Великий Тёс - Олег Слободчиков

— Твоя-то! — угадав мысли бывшего атамана, заулыбался Терентий. — Коза!

Он вздохнул, умолк и насупился, встретившись взглядом с братанихой в черном платке. И она уже все знала. Большими печальными глазами глядела то на него, то на Ивана. Никого не корила. Молча спрашивала: «Как же так?» И служилые, смущаясь, склонили головы.

Не вышел из острога воевода. Не было на причале его сынов боярских. Не встречал прибывших Максим Перфильев. Такая встреча настораживала Ивана.

Едва он сошел со струга, жена повисла на его плечах. Поголосив как положено, подтолкнула к нему Якуньку. Сын входил в отрочество, и отцовская кровь явно выпирала в его облике. Он дал Ивану обнять себя, но при этом даже не посветлел лицом, как когда-то Угрюм.

«Один сын — и тот Фомище! — тайком вздохнул отец. — Весь в По-хабовых». Он не успел спросить про дочь, на причале появились два сына боярских. Раздвигая толпившихся людей, протиснулись к стругу, со строгими лицами приказали всем прибывшим немедля следовать за ними к воеводе и повели за собой даже глупую бабу-ясырку.

«Чудно!» — пожал плечами Иван и пошел, приволакивая по земле кожаный мешок с ясачной казной.

Возле съезжей избы Терентию с Филиппом указали на сени, ему велели идти в воеводскую. Настену с ясыркой повели в аманатскую избу. «Чудно!» — опять подумал Иван. Вошел в горницу, скинул шапку, бросил на лавку мешок с казной. Стал степенно класть поклоны на образа. Краем глаз приметил воеводу с длинными усами по щекам, со стриженой бородой, Максима Перфильева с атаманской булавой за кушаком. Все терпеливо ждали, когда прибывший закончит уставный семипоклонный начал.

Наконец Иван нахлобучил шапку, сбил ее на ухо, поклонился всем общим поклоном, с удалью во взоре и с вызовом взглянул на воеводу.

— Садись, Иванушка! — ласково указал тот на лавку. Лицо его было смущенным. Холодные, настороженные глаза испытующе буравили прибывшего казака.

Сын боярский с усами по бритым щекам вдруг спросил таким голосом, что Похабов понял — он здесь главный, а не воевода:

— Успел ли ты поговорить с кем из встречавших? Передать им что?

— Не успел! — кратко и сухо ответил Иван.

— Брал ли ты ясак сам, без подьячего? — указал глазами на Перфильева. Максим сидел, сконфуженно потупившись.

— А то как же? — усмехнулся Похабов. — Брал! Весь в мешке, — кивнул в угол. — Описей нет, но свидетелей тому много.

Сын боярский помолчал, пристально вглядываясь в его глаза. Вкрадчиво улыбнулся и спросил ласковей:

— А не брали ли на себя Хрипунов с подьячим?

Тут Иван все понял: и сиротскую печаль в лице товарища, и смущение воеводы. Сидя, он приосанился, положил руку на колено, круче сбил шапку на ухо, ответил громко и резко:

— А того я не ведаю! На моих глазах, где по Тунгуске брали ясак, все делалось прилюдно, при очевидцах и целовальниках. Вся рухлядь, с поклонами и поминками, записывалась в ясачные государевы книги.

— Ясак можно взять за один год, а запись сделать за другой! — подсказал воевода, и лицо его слегка покривилось.

«За Максимку пытают!» — догадался Иван и, к разочарованию воеводы, стал говорить, не смущаясь и не сбиваясь:

— Грамоте я обучен! При мне такого не было. И не могло быть, даже если бы они в сговор с целовальником вошли. Подьячий всем показывал записи. Я глядел, за неграмотных руку прикладывал. При всех считал меха и складывал казну под печать. А злых, вороватых и завистливых в полку было много.

— Народ вольный, — проворчал воевода, виновато наливаясь краской. — Вор на воре!

Сын боярский еще поспрашивал Ивана о разном. Из его вопросов казак понял, что сам воевода Андрей Ошанин был под подозрением и свои вины старался переложить на покойного Хрипунова да на Перфильева. Отпустили Ивана без угощения. Следом за ним поднялся с лавки Максим.

Один за другим они вышли в сени, обнялись.

— Вроде здоров, ни хром, ни крив! — пробурчал Похабов, тиская и ощупывая друга. — Невесту тебе привез в сохранности! В остроге только отняли. Пойдем-ка! — потянул за собой атамана.

— Погоди! — уперся Максим. Заговорил приглушенно, торопливо, озираясь по сторонам: — Меня всю зиму пытают за гибель Васьки-атамана. Слыхал?

— Слыхал уже! Вот ведь какую кончину бес готовил! — скинул шапку и перекрестился.

— Это не все! — еще тише зашептал Максим. — Воевода допытывался, будто я где-то ворованный ясак прячу. Его соглядаи и наушники раз и другой не застали меня ночью в избе. Пытали, где был. Пришлось солгать мне, грешному, что к твоей жене для блуда бегал. Поверили. Потешаются теперь. Только ты не верь! Не было такого, вот тебе крест! — размашисто перекрестился, жалостливо глядя на Ивана.

— А хоть бы и бегал! — криво усмехнулся Похабов. Тряхнул головой с замутневшими глазами. — Пойдем! Вручу тебе невесту, как поклялся умиравшему куму, и гора с плеч долой! Всю зиму караулил девку. Про нее и про меня тебе тоже много чего наговорят. Бывало, бок о бок под одним одеялом спали, — добавил, холодно посмеиваясь. — Только ты тоже не верь. И скитницам Настену не отдавай. Покойный кум назвал тебя женихом.

Товарищи вышли из съезжей избы. Иван заметил, что Максим слегка прихрамывает. Не так уж и здоров был атаман, не зажила рана в бедре. С дерзким лицом, с недобрым предчувствием Похабов просипел:

— Оборони, Господи, молодицу, пуще того девицу на выданье! — Толкнул плечом дверь в аманатскую избу. У ее крыльца стояли скитницы с постными, безучастными лицами. Они ждали конца разбора и допроса.

Едва распахнулась дверь, ясырка, с утомленным видом глядевшая в потолок, обернулась. На миг Иван увидел лица всех их: незнакомого томского сына боярского — слащавое и вкрадчивое, Настены — испуганное, с натекающими на глаза слезами. Все понял.

Сын боярский, дернувшись, начальственно насупился. Взглянул на вошедших со строгостью, вскрикнул срывавшимся петушиным голоском:

— Велено про прежнего воеводу Хрипу нова дознаться!

— Что надо, я воеводе сказал! — грубо отрезал Иван и взял Настену под руку. — Не пяль зенки, не про тебя девка! — оттолкнул вскочившего томича. — У нее жених есть!

— Доложу воеводе! — захлебываясь от негодования, пискнул вслед сын боярский.

Иван подтолкнул Настену к Максиму, обернулся с презрительным бешенством в лице, пригрозил:

— Сиди, пока морду не окровянили! — Он знал по жизни, что крикливые и наглые легко теряются перед ответной грубостью.

Трое вышли во двор острога. Параскева с инокинями кинулись к Настене. Монахини стали утешать ее, растерянную, утиравшую слезы. Иван ласково и почтительно отодвинул их в сторону.

— Ну вот! — пророкотал добродушно. — Как обещал покойному отцу, доставил тебя к жениху. Исполнил! Куму теперь на меня серчать не за что. Мир вам да любовь!