Сестры Эдельвейс - Кейт Хьюитт

– Ты что, вчера не слышала сирены? – Машинистка, Анна удивлённо приподняла брови. – Из лагеря был побег.

– Побег? – Увы, голос всё-таки дрогнул. – В смысле – заключённые сбежали?

– Ну а кто ещё-то? – Анна закатила глаза. – Человек пятьсот, кажется.

– Но как? – неужели Франц…

– Я-то откуда знаю. – Анна равнодушно пожала плечами. Ей уже надоел этот разговор.

За утро Иоганна выяснила ещё несколько подробностей: пятьсот заключенных, вооруженных только брусчаткой, огнетушителями и кусками угля, бросились к сторожевым вышкам и набросили мокрые одеяла на электрические заборы, чтобы замкнуть их.

– Конечно, они просто отчаялись, – вполголоса пробормотала другая машинистка, Эльза. – Они были из блока двадцать, советские политзаключенные. Оттуда никто не вышел бы живым. – Она быстро отвела взгляд, как будто сказала слишком много.

– Все пятьсот из блока двадцать? – спросила Иоганна с беспокойством, которого не должна была показывать. Эльза кивнула.

– И им… удалось бежать? То есть я имею в виду…

– Нет, конечно, они были слишком слабы. Большинство из них сразу же задержали. Остальные… – Она сглотнула, украдкой огляделась по сторонам. – Разве ты не слышала выстрелов?

Иоганна покачала головой. Она так привыкла к шуму по ночам – шуму, о котором старалась не думать, что научилась спать, несмотря на него.

– За ними до сих пор охотятся, – добавила Эльза ещё тише. – Некоторые мужчины из города пошли их искать, в основном гитлерюгенд и старики. – Эльза скривила губы, а Иоганна смутно вспомнила, что сквозь сон слышала хлопанье дверей и крики, но не придала этому значения. Она давно свыклась с мыслью, что если придут за ней, она ничего не сможет сделать. – Это называется «Мюльфиртельская охота на зайца», – помолчав, добавила Эльза и скорчила гримасу. – Всем, кто в ней участвует, велели никого не оставлять в живых.

Желудок Иоганны скрутило, она кивнула и отвела взгляд. Новость не должна была её испугать с учётом всего, что она видела и слышала, но всё же испугала. Такие новости всегда пугали.

Остаток дня ушёл на то, чтобы попытаться сосредоточиться на работе, но мысли метались. Франц не мог быть с этим связан, она понимала, но понимала и то, что такие акты восстания ведут к репрессиям. Суровым репрессиям для всех, не только для причастных.

Это не имеет значения. В любом случае он уже вряд ли жив. Ты не видела его почти год, а чёрный дым из труб валит почти каждый день…

Она с такой силой закусила губу, чтобы не плакать, что почувствовала вкус крови. Но до конца дня мрачные мысли её не покидали, на сердце было тяжело. Уже стемнело, и с гор дул хмурый ветер, обещавший снег. Где они, эти люди – прячутся в лесах, надеются, борются за жизнь или их всех уже скрутили и расстреляли? Она перешла улицу и почти добралась до дома, как вдруг кто-то налетел на неё с такой силой, что она вскрикнула.

– Они всё знают, – тихо и уверенно сказал он ей в самое ухо. – Не ходи домой. Немедленно уезжай.

Слова дошли не сразу. Иоганна ещё потирала плечо, чувствуя нелепое раздражение, когда налетевший на неё мужчина, незнакомец в униформе, уже шёл прочь.

Они всё знают. Она застыла, руки обречённо повисли вдоль тела. Может быть, это уловка? Они ждали, чтобы увидеть, сбежит ли она, чтобы потом предъявить ей обвинение? Или действительно знали? Вдруг попытка заключённых освободиться обнажила слабое звено в цепи сопротивления?

Сердце словно сжималось в груди. Она думала, что смирилась с возможностью быть обнаруженной, но в тот момент она знала, что это не так. Она сделала несколько вдохов, чтобы успокоиться, обвела глазами улицу и с облегчением увидела, что за ней никто не наблюдает… до поры до времени. И тот человек уже скрылся из вида.

Медленно, чтобы не привлекать внимания, она развернулась и побрела к вокзалу. Она понятия не имела, когда будет следующий поезд в Зальцбург и будет ли он вообще в этот день. Поезда стали редкими и ненадежными. Даже если она сядет в поезд, думала Иоганна, в какой-то момент у неё почти наверняка спросят документы. Если они узнают, что она участвовала в сопротивлении, это будет равносильно смертному приговору. Что делать? Куда пойти?

Иоганна шла и шла, предаваясь этим мыслям, не находившим выхода и неизбежно упиравшимся в тупик. В дом, где она снимала комнату, она вернуться не могла. Сесть на поезд – тоже. Если это уловка, пусть так, но если это не она, рисковать Иоганна не могла. Зальцбург – дом – находился в ста пятнадцати километрах отсюда. Линц – в пятнадцати, но идти до него всё равно было долго, потому что приближалась ночь, а погода была очень холодной. И ни еды, ни пристанища.

Шаги Иоганны становились всё медленнее. Ситуация складывалась немыслимая. Это была не головоломка, где требовалось найти недостающий элемент, и не игра, где существовали определённые правила. Это была её жизнь, и она не понимала, как действовать.

Сзади приближалась машина, и Иоганна отскочила в сторону, услышав рёв. Она прижалась к ближайшему зданию, джип пронёсся мимо. Краем глаза она заметила нескольких эсэсовцев с прижатыми к плечам винтовками. Они ехали охотиться на зайцев.

Глубоко вздохнув, она продолжила путь. Нужно было как-то добраться до Зальцбурга или по крайней мере Линца, чтобы где-то спрятаться. Но до каких пор? И что, если война продлится ещё несколько месяцев?

Домой, решила Иоганна, она не вернётся, потому что не может ввязывать в это родителей. К Ингрид тоже не пойдёт, потому что Ингрид, скорее всего, уже и так могут выслеживать. Но как же быть? Должно же быть какое-то безопасное место?

Неожиданно в памяти всплыл адрес: Эйген, Траунштрассе, 22. Вернер почти год назад просил её туда съездить. Она собиралась, но заботы о родителях и работа на Сопротивление занимали всё её свободное время, все её мысли. А вот сейчас, поняла она, самое время туда отправиться. По крайней мере, попытаться.

Иоганна свернула на грунтовую дорогу, которая тянулась вдоль заснеженного поля. Наступала ночь, и в темноте можно было спрятаться, но она слишком хорошо понимала, что эсэсовцы ищут сбежавших заключённых и, несомненно, будут стрелять во всё, что движется.

Господи, а если она сглупила? Если тот человек поиздевался над ней или просто ошибся? Бродить здесь, в лесу, зимней ночью было самоубийственно, даже если не принимать во внимание эсэсовцев, патрулировавших местность, и бог знает кого ещё.

Около часа