Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - Умберто Эко

На той неделе Эудженио Скальфари завершил свою колонку в журнале L’Espresso следующей фразой: «И ни слова об иракском сопротивлении, если не хочешь прослыть фанатиком или дураком». «Преувеличивает», – подумает читатель. Однако в Corriere della Sera от того же числа Анджело Панебьянко[503] пишет: «…“члены сопротивления”, как их иногда легкомысленно именуют на Западе…». Понаблюдай за нами какой-нибудь марсианин, он решил бы, что, пока кругом обезглавливают людей и взрывают поезда и гостиницы, в Италии играют словами.

Марсианин сказал бы, что словам грош цена, ведь, как писал Шекспир, роза останется розой, как ее ни назови. Но нет, порой замена одного слова на другое далеко не так безобидна. Очевидно, что многие из говорящих об иракском сопротивлении хотели бы поддержать эту, по их мнению, народную войну; те же, кто придерживается противоположной точки зрения, похоже, полагают, что употребление слова «сопротивление» по отношению к головорезам порочит память нашего Сопротивления. Самое забавное, что большая часть возмущенных термином «иракское сопротивление» – давние сторонники делегитимизации собственного исторического прошлого, и партизаны им тоже видятся шайкой головорезов. Стоп. Не будем забывать, что «сопротивление» – термин чисто технический и лишенный морально-нравственной окраски.

Начнем с такого понятия, как «гражданская война»: жители одной страны, говорящие на одном языке, идут с оружием друг на друга. Примерами подобной войны являются Вандейский мятеж, гражданская война в Испании, да и наше Сопротивление тоже, ведь с обеих сторон сражались итальянцы. В нашем случае это было еще и «движение сопротивления», то есть восстание граждан одной страны против оккупантов. Допустим, после высадки союзников на Сицилии и в Анцио местные жители вдруг сбились в банды и стали нападать на англичан и американцев – это снова сопротивление, и с такой оценкой согласились бы даже те, кто считали союзников «хорошими». Южноитальянский разбой тоже был своего рода пробурбонским сопротивлением, в результате которого пьемонтцы («хорошие») поубивали всех «плохих», и сегодня мы их воспринимаем не иначе как разбойников. Немцы же «головорезами» называли партизан.

Гражданские войны крайне редко приводят к масштабным сражениям (впрочем, Испания как раз тот случай), обычно речь идет о столкновениях вооруженных отрядов. Такие столкновения – это тоже движение сопротивления, проявляющееся в молниеносных атаках из разряда «кусай и беги». К войне отрядов присоединяются главари с их личными шайками головорезов, а также банды, которые не придерживаются никакой идеологии и просто пользуются всеобщей неразберихой. В случае с Ираком налицо признаки гражданской войны (одни иракцы убивают других) и одновременно сопротивления, и ко всему этому прибавьте всевозможные сторонние банды. Их главный противник – иностранцы, и не имеет значения, правы те или виноваты, пусть даже они пришли на выручку кому-то из иракцев и были радушно приняты. Когда местные жители противостоят иностранным оккупантам, это называется сопротивлением, и точка.

Наконец, есть еще такое явление, как терроризм, и у него другая природа, другие цели и стратегия. В Италии нет ни сопротивления, ни гражданской войны, но терроризм как был, так частично и остался до сих пор. В Ираке терроризмом промышляют и борцы с интервенцией, и отряды повстанцев. В случае с гражданской войной и движением сопротивления ясно (почти всегда), кто враг и где его искать, но с терроризмом все не так просто, террористом может оказаться и попутчик в поезде. Поэтому для гражданских войн и сопротивления характерны открытые столкновения и облавы, тогда как с терроризмом могут совладать только секретные службы. Подавление гражданской войны и борьба с движением сопротивления происходят на месте, а охота на террористов порой ведется на той территории, где находятся их святыни и убежища.

Самое страшное, что в Ираке все перемешано: группа повстанцев может использовать террористические приемы, а террористы, которым мало просто изгнать из страны иностранцев, – выдавать себя за повстанцев. И так ситуация непростая, а если еще вдобавок отказаться от технических терминов, в ней вообще ни за что не разобраться. Возьмем замечательный фильм Кубрика «Убийство» о вооруженном ограблении, где даже отрицательные герои обаятельные. Предположим, кто-то не согласен, что нападение на банк называется вооруженным ограблением, ему милее «виртуозная кража». Однако виртуозные кражи расследуют агенты в штатском, которые патрулируют вокзалы и места скопления туристов и уже знают в лицо почти всех местных ловкачей, тогда как защита банков от ограблений предполагает кучу дорогостоящей техники и отряды быстрого реагирования, готовые ловить неведомого врага. Так что, может, кого и успокоит замена термина, но средства в итоге будут выбраны не те. Бороться с террористами при помощи облав, подходящих для бойцов сопротивления, – это чистой воды самообман, равно как и охотиться на кусающих и убегающих повстанцев, представляя, что это террористы. Посему надлежит использовать технические термины по мере необходимости, невзирая на личные пристрастия и давление извне.

Пессимистических статей об упадке высшего образования в Италии становится все больше и больше. Неудивительно, что образовательная система дышит на ладан, когда в стране на научные исследования выделяют гроши и даже не могут ввести обязательное посещение занятий (Италия – одна из тех редких стран, где можно заявиться на итоговый экзамен, в глаза до того не видев преподавателя, и не потому, что он весь семестр избегал студентов, а потому, что студент ни разу не снизошел до его лекций). Не всем этим статьям стоит верить, поскольку часть их написана высоколобыми интеллектуалами, не запятнавшими себя презренным преподаванием и оттого разглагольствующими о неведомом им мире. На что только не пойдешь ради гонорара! Как бы то ни было, основной причиной для недовольства стало введение сокращенного университетского курса.

Все критикуют само его устройство: трехлетний курс состоит из серии краткосрочных учебных «модулей», за каждый из которых насчитывается определенное количество так называемых «кредитов», при этом объем учебных материалов ограничен и не должен превышать заданного числа страниц (издателям пришлось перекраивать учебники и выпускать какие-то брошюрки для неучей), в итоге сокращенный университетский курс больше похож на продвинутую версию лицея.

Такая форма обучения существует повсюду, и Италии только оставалось ее перенять. Например, если пишут, что Джон Кеннеди окончил Гарвард, подразумевается, что он учился в колледже по ускоренной трехгодичной программе. Нынешние выпускники американских университетов после трех лет обучения знают примерно столько же, сколько раньше знали выпускники хороших итальянских лицеев (качество их среднего образования ниже плинтуса). Тем не менее считается, что тот, кто окончил трехлетний курс, получил необходимое для освоения профессии «высшее образование». Чем же три года в американском колледже лучше нашего сокращенного университетского курса?