От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Это просто ужасно! Теперь, когда я знаю, что это за бросающаяся в глаза масса в форме огромной змеи, мне начинает казаться, будто я различаю обломки повозок и другого транспорта, по всей видимости перемешанных с раздавленными и изуродованными телами, но их я не могу разглядеть, не могу различить среди этой бесформенной массы на таком расстоянии! Невероятно! Колонна изменила свой маршрут, дабы избавить нас от вида товарищей, истребленных с такой злодейской жестокостью. Что нам еще предстоит выстрадать? Неужели мы еще недостаточно погрузились в бездну страданий, не достигли предела жестокости? Никто и никогда не сможет забыть подобного зрелища!

Наша колонна снова растянулась вдоль дороги, с трудом, но неумолимо продвигаясь вперед! Какая непреклонная воля, какое стремление выжить сосредоточились в этом конвое! Ночь, точнее, темнота не заставляет себя ждать. Она словно приходит нам на помощь, поскольку дает ощущение некой безопасности. Ночь, жестокий холод и легкий туман поглощают колонну. Впереди и позади нас видно лишь пару повозок, да и они сливаются со всеми остальными. Похоже, я ненадолго задремал, потому что, когда открыл глаза, оказалось, что конвой остановился в каком-то селении. Это должны быть Буки. Нас переносят в пустые, необитаемые дома. Здание, в котором меня, как и всех остальных, положили на соломенные матрасы или просто на голый пол, наверняка бывшая школа или административное здание. Все равно это ненадолго, потому что менее чем через час санитары грузят нас обратно в повозки, направляющиеся к самолетам, которые ожидают нас в степи за городом.

Теперь я сгораю от нетерпения поскорее добраться туда и улететь в место с более теплым климатом. Надеюсь, хоть до конца еще не верю, что до счастливого исхода рукой подать. Колонна движется, но не очень долго, и останавливается посреди степи, откуда мне видны силуэты двух или трех грузовых JU52, многоцелевых самолетов «Юнкерс-52». Невероятно надежные и неутомимые, эти машины действительно пригодны для любых целей. Те, кто могут идти, направляются к самолетам сами, а нас санитары относят туда на носилках и укладывают рядом с машинами, чьи бортовые люки принимают людей, одного за другим. Летчики из люфтваффе стараются ускорить погрузку, поскольку терять время нельзя. Их задача – за несколько рейсов туда и обратно эвакуировать всех, кого можно эвакуировать, и как можно быстрее. Один из них поднимает меня и помещает на нижнюю часть открытого люка, которая служит погрузочной платформой. Я просто не понимаю, что происходит со мной в следующий момент, но мне кажется, что другой раненый хватается за меня, чтобы самому взобраться на платформу. Что до меня, то я мешком валюсь на землю, надеясь, что хоть ему удалось залезть туда! Ну и дела, меня буквально скинули с самолета! В этот самый момент появляется один из летчиков и подает сигнал, что самолет полон и закрывает двери люка. По всей видимости, он меня даже не заметил. Вскоре запускаются моторы и самолет выруливает на взлет.

И вот я лежу в поле совершенно один, неописуемо несчастный, и слышу, хоть и не вижу, как один за другим взлетают самолеты! Когда шум стихает и на поле вновь воцаряется спокойствие, все вокруг снова кажется мне враждебным, и это спокойствие навевает на меня ощущение абсолютной безысходности. К счастью, я слышу голоса перекликающихся людей, и мне удается позвать их. Они поражены, увидев меня здесь, как и еще одного раненого чуть подальше, тоже не попавшего на самолет. Отчаяние отступает, поскольку чем ближе шаги, тем больше я собираюсь с духом. Меня не радует, что снова приходится возвращаться на перевязочный пункт. Возницы пригнали с десяток повозок с носилками и двумя ранеными, случайно забытыми. Хочу заснуть и ни о чем не думать. К счастью, усталость помогает мне отключиться.

Утром, когда мы просыпаемся, нам дают кофе и хлеб с маслом. А потом едем к полю, где нас дожидаются другие самолеты – или это те же, что и вчера? Их здесь с добрый десяток, и на трех из них знаки Красного Креста. На этот раз мне находится место, и мы, 20 раненых, располагаемся на полу. При взлете нас здорово трясет, но мы быстро отрываемся от земли. JU52, на котором мы летим, очень шумный, потому что это транспортная модель, но на самом деле имеет значение только то, что он быстро доставит нас в госпиталь, по крайней мере, я на это очень надеюсь. Хотя и не до конца уверен. В последние несколько дней мои надежды слишком часто не сбывались, чтобы строить иллюзии, а потом разочаровываться. Даже если временами я говорил неправду другим, то себе – никогда. Возможно, это самое важное в моей жизни и по сей день. Сохранять здравый смысл, чтобы не переходить от надежды к отчаянию.

В окружающем нас грохоте любые разговоры бессмысленны и невозможны. А еще мне хотелось бы уснуть и проснуться в Германии, в больничной постели! Но увы, не пробыли мы в полете и пятнадцать минут, как поняли, что попали в беду, хотя и не знаем ее причины. Наш самолет начинает петлять, то резко снижаясь к земле, то с трудом набирая высоту, с ревущими на пределе двигателями. Я буквально чувствую напряжение машины во всех ее частях и в листах гофрированного металла фюзеляжа, которые, скрипя, как бы поддерживают все усилия и растягиваются буквально до точки разрыва, но не дают самолету развалиться. Эти надежные JU52 выдержали все испытания. Нас трясет все сильнее и сильнее, и я сравниваю наш самолет с человеком, упавшим в море и не умеющим плавать и поэтому яростно барахтающимся в воде. Точно не знаю, что происходит, но сомневаться не приходится. Эскадрилью санитарных самолетов атакуют, и, разумеется, им нечем защищаться! Ни один из наших самолетов не вооружен. В самолете нет окон, и нам ничего не видно, за исключением пару раз промелькнувших самолетов в стекле фонаря кабины пилота, ничем не отгороженной от нас. Кажется, я распознал не только одну или две наши машины, но и пару истребителей, определенно вражеских, хоть и не успел разглядеть на них опознавательных знаков – красных звезд! Не могу сказать, сколько длилась эта заваруха, но, по-моему, довольно долго. Мне кажется, что только полчаса спустя мы вернулись к нормальному полету, хотя судить о времени в подобных обстоятельствах очень трудно.

Сделав несколько кругов, чтобы дать другим самолетам приземлиться в установленном порядке, мы наконец совершаем посадку. В любом случае полет занял не более полутора-двух часов. Понятия не имею, где мы находимся, и никто мне не может это сказать. Я узнаю, что три из наших самолетов сбиты. Еще узнаю, что в одной из сбитых машин находилось не меньше двух «бургундцев», однако сообщивший это санитар, конечно, не знал их имен. Он просто узнал шеврон «Валлонии», когда их грузили в самолет. Когда раненых выгрузили с нашего самолета, оказалось, что один из них убит пулей из пулемета русского истребителя, которая прошила фюзеляж нашего самолета. Один из летчиков сообщил о нескольких попаданиях, но только одна пуля угодила в человека, убила раненого, и никто ничего не заметил. Я даже ничего не слышал! В другие самолеты тоже попали, и с них также сняли убитых, кажется двоих или троих. Кое-кто получил дополнительные ранения. Ими немедленно занялись прямо на месте.

Приезжают санитарные машины и грузовики, которые выстраиваются возле самолетов. И нас в очередной раз грузят! Сколько раз это еще повторится? Часа два спустя мы прибываем в большой город – или он маленький? Немного погодя машины останавливаются возле какой-то довольно крупной железнодорожной станции. И здесь тоже на разных путях нас поджидают два или три состава из добротных вагонов, более длинных, чем обычные, которые мы привыкли видеть. Меня помещают на дощатые нары, установленные в вагоне; надо мной еще двое нар. Таким образом, по всей длине вагона размещено 30 трехъярусных нар и печь посредине. Возле печи дрова и уголь, но печь не растоплена. Рядом с каждыми нарами застекленное окно, и моя постель, с матрасом, одеялом и даже простыней, ждет меня!