На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева

– А где ваш?..

– Масса Грегори туда пошли, – показал на салун Шоколад. – Тамочки они, масса.

И белый ушёл. А они доели всё до крошки и капли, Шоколад отряхнул и надел куртку. И потянулось время сытого безделья. Редкое удовольствие для раба. Они вроде задремали, и резкий голос Грегори поднял их на ноги полусонными. Грегори и этот белый, что спрашивал их, чьи они, стояли шагах в десяти от них и орали друг на друга. Разобравшись, что орут не на них, они снова сели.

– А я говорю, другой! – орал Грегори.

– Ты мне не крути! – орал белый, – за такие деньги я дерьмо не возьму!

– На, читай! – Грегори тыкал ему в лицо бумагу. – Грамотный? Так читай!

Всё это щедро пересыпалось руганью. Белый ругался не хуже Грегори, и слушать было даже интересно.

– А иди ты… – махнул рукой Грегори. – Чтоб тебе и мамаше твоей… – и внезапно рявкнул. – Угрюмый, Джефф! А ну сюда! Живо! Оба, ну, чтоб вас!..

Они переглянулись и послушно подбежали. Грегори, красный, злой, с опасно посветлевшими глазами, рванул его за шиворот.

– Покажи номер!

Он стал засучивать рукав, противное чувство страха сводило ноги ознобом.

– Не мне, болван, я и так знаю. Этому…

Он повернулся к белому, показал номер. Белый, высокий, широкоплечий, с намозоленными от зуботычин руками, смотрел не на номер, на него. И Грегори схватил его за запястье и резко, чуть не вывихнув ему кисть, дёрнул его руку вверх, к глазам белого.

– Убедился?

– Рабский номер, – кивнул тот. – Ну, так что?

– А то! Раздевайся, Угрюмый! Живо! До пояса!

Он сбросил на землю куртку и стал развязывать тесёмки у рубашки, но Грегори это показалось медленно, и рывком за плечо развернув его спиной к белому, и тот сам выдернул ему рубашку из штанов и задрал на голову.

– Убедился? Или ещё что показать?

Грегори отпустил его и уже спокойно буркнул.

– Одевайся, – и пока он заправлял рубашку, подбирал и натягивал куртку, объяснял белому. – Сам посуди, какой резон мне тебя обманывать? Я телеграмму получил, и всё. Шла бы речь об этом, и было бы сказано «раба» и номер, а ты что покупал? Отработочного. Так что давай расписку, забирай покупку и с богом.

Он всё ещё стоял рядом с ними и видел лицо Джеффа. Растерянное, побледневшее, ставшее вдруг землисто-серым и старым.

– Джефф, – Грегори взял Джеффа за плечо. – Продали тебя, вот теперь твой хозяин, – и подтолкнул к белому.

– Я ему сам объясню, – белый приготовил плеть, взмахнул…

Но он видел, что Джефф вскрикнул и стал падать ещё до удара, удар пришёлся концом плети по лбу, разорвал кожу, это больно, но не до крика, такого крика, короткого и вроде несильного, но на площади сразу стало очень тихо.

– А ты чего вылупился?! – заорал на него Грегори. – А ну пошёл к лошадям! Седлайте, живо!

Чего седлать, сам же велел не рассёдлывать, забыл, что ли, уже с перепоя, но он покорно пошёл обратно, к дереву, где Шоколад уже суетился, отвязывая лошадей. Он подошёл к Бурому и встал, упираясь лбом в тёплую шерстяную шею коня, и постоял так, пока земля не перестала качаться под ногами, и он снова смог нормально видеть и слышать. Подошёл Грегори, пряча в бумажник полученную расписку, поглядел на них бешеными глазами, но не ударил. И тут заметил оставшуюся лежать на земле куртку Джеффа, поддел её носком сапога и отбросил к его ногам.

– Беги, отдай ему, – и махнул рукой, показывая куда.

Он схватил куртку и побежал. Джеффа он увидел сразу. Понурившись, тот стоял, привязанный за запястья к задку фургона. Белый затягивал узлы на поклаже. Рубашка Джеффа на спине взлохмачена двумя ударами плети и окровавлена, кровь на лице уже подсыхает. Он остановился в двух шагах. Если уже начали ломку, то отдать куртку не разрешат. Но белый, увидев его, усмехнулся и кивнул, разрешая подойти.

– Вот, сэр, мне велели отдать… – он запнулся.

Белый хохотнул и крикнул кому-то, кто сидел в фургоне.

– Грегори чужого не возьмёт!

– Зато напьётся на халяву, – ответили из фургона.

Ну, у белых свои счёты, ему не до них. Решив истолковать это как разрешение, он подошёл к Джеффу и накинул куртку тому на плечи, а чтоб не свалилась, связал рукава на груди узлом. Если не заставят бежать за фургоном, то удержится. Джефф смотрел мимо него в пустоту. Застывшее лицо человека, получившего нежданный удар.

– Я б лучше тебя купил, – голос белого заставил его вздрогнуть. – Раб, отработочный… всё краснорожий, всегда подделать можно. Да Грегори упёрся как бык.

Ему показалось, что белый сейчас схватит его. Он торопливо попятился и побежал обратно.

– Ты где шляешься?! – встретил его затрещиной Грегори. – Пошлёшь по делу, так гулянку себе, поганец, устроит!

И пока они выбирались из городка при бойнях, Грегори ругался не переставая, а на дороге погнал своего коня галопом. Они молча скакали следом. Серый Джеффа был привязан к его седлу. Расседлать не успели, и пустые стремена звонко бились о пряжки подпруги.

– А чтоб вас всех сволочей! – Грегори резко осадил коня. – Угрюмый, ты подвяжешь эти стремена чёртовы, или я тебе башку твою к чертям собачьим оторву!

Он молча спешился и подошёл к Серому. Грегори смотрел на него, тяжело дыша и обхлёстывая плетью придорожные кусты. Но прежнего гнева уже не было. Грегори вроде быка. Бесился легко и отходил быстро. И когда он сел на Бурого, Грегори повёл их привычной рысцой и уже молча, без ругани. И молчал до вечера. Не шутил, не издевался над ними. Сидел, сгорбившись, и молчал, только раз сокрушённо, тихо, так что он еле расслышал, сказал.

– Вот сволочи… Ведь два дня парню оставалось…

… Эркин повернулся на бок и натянул на голову одеяло. А из-под двери холод заметен. Надо будет войлока или кожи полоску найти. Подбить. Лучше бы войлока. Что плохо в кладовке – окна нет, время не угадаешь. Не кладовка, а так… выгородка, вроде уборной. Как закуток в скотной. Он повернулся на спину, откинул с лица одеяло и попробовал потянуться, но сразу упёрся головой в стену, а пятками в дверь. И дверь, скрипнув, открылась. Придётся вставать. Заодно и время посмотреть.

Но за окнами полуночная темнота. Эркин нашёл так и оставшийся на столе ковш, жадно напился. И чуть было спросонья по привычке не зашёл в комнату. Благо, Женя оставила на ночь дверь открытой. Он опомнился на пороге и постоял у притолоки, слушая их дыхание. Женя всхлипнула во сне. Сволочь он всё-таки, довёл