Час ведьмы - Крис Боджалиан

— Ты не сомневаешься в своем решении? — спросил он, держа ее руки в своих.

— Ни капельки.

— И я не сомневаюсь, — заверил он ее, широко улыбаясь с заразительной уверенностью. — К тому времени, когда все узнают, что ты жива, мы будем в Англии, а Томас разведется с тобой, потому что ты сбежала. И будет неважно, кто заключил сделку с Люцифером. Океан будет лежать между нами и твоей служанкой, матушкой Хауленд и им подобными.

— И как только я буду разведена, мы поженимся.

— Да, — согласился он, — мы поженимся.

В пятницу утром Мэри оделась потеплее и пошла в гости. Она отправилась после завтрака, не заботясь о том, что оставляет на Кэтрин уйму домашних дел, и по дороге любовалась синим небом. Облаков на нем не было, только росчерки дыма, который в неподвижном воздухе поднимался из труб прямо вверх. Мэри увидела свою мать, и та хоть удивилась, но не догадалась, что на самом деле побудило Мэри зайти к ней: желание дочери увидеть мать если и не в самый последний раз, то в последний раз перед долгой разлукой. Потом она отправилась к Ребекке Купер. Мэри по-прежнему сомневалась на ее счет из-за случая с печеными яблоками и ее дружбы с Перегрин, но у нее не было подруг ближе, чем эта женщина. И вновь ей пришлось охотно намекнуть на свой отъезд. Когда она вышла из дома матушки Купер, у нее защипало в глазах.

Наконец она отправилась на перешеек, чтобы попрощаться с Констанцией Уинстон. Она не зашла к ней, чтобы посидеть, как дома у родителей и матушки Купер, потому что ей нужно было вернуться домой к обеду. Она стояла перед входной дверью, и Констанция, поняв, что Мэри не зайдет к ней, накинула плащ с капюшоном и вышла на улицу.

— Ты покидаешь Бостон, — сказала она.

— Почему ты так решила? — спросила Мэри, слегка огорошенная интуицией Констанции.

— Если я ошиблась, то прошу прощения.

— О, тебе совершенно не за что извиняться.

Констанция улыбнулась, но лицо ее оставалось непроницаемым.

— Я ничего не слышала о болезнях в твоем доме или домах твоих друзей. Наверное, ты очень счастлива?

— Тебе известна правда.

— Нет. У тебя появились другие планы на яд Эдмунда Хоука?

— Я решила не использовать его.

— О, Святой Дух осенил тебя, — саркастически заметила Констанция.

— Мое сердце подсказало мне поступить иначе.

— Я молюсь, чтобы оно не привело тебя к погибели.

— Благодарю тебя.

— Скажи мне…

— Да?

— Ты так боишься остаться одна? — спросила Констанция.

— Я изменила свое решение не по этой причине.

— По какой?

— Это не по мне — использовать аконит. Я поняла это, когда у меня появилась возможность.

— Он злобен, Мэри, и опасен. Я не шутила, сказав, что буду молиться, чтобы твои поступки не привели тебя к могиле раньше срока.

— Не приведут. Я уверена.

— Почему? — настойчиво спросила Констанция, и Мэри была тронута ее заботой.

— Не бойся за меня, моя судьба определена. Давай сойдемся на этом.

Констанция видела, что больше ей не удастся ничего вытянуть из Мэри.

— Очень хорошо. В таком случае зачем ты пришла? Не зайдешь ко мне?

— Я хотела пожелать тебе всего самого лучшего и поблагодарить тебя. Ты замечательный человек, и я рада, что мне довелось познакомиться с тобой.

Констанция скрестила руки на груди.

— Ты уезжаешь. Теперь я в этом убеждена: вижу красноту в твоих глазах, что свидетельствует о расставании.

Мэри вздохнула. В голосе Констанции звучало участие, но она чувствовала внутреннюю дрожь, смесь сердечной боли и облегчения. Она ответила, косвенно подтвердив догадку Констанции, потому что та этого заслуживала:

— Позволь мне сказать, что, если наши пути больше не пересекутся, я желаю тебе здоровья и счастья и благодарна за все, что ты для меня сделала.

Констанция обняла ее, и Мэри удивилась. Она не предполагала, что эта женщина способна на такой жест. И Мэри наклонилась к ней и обняла в ответ. Она уткнулась лицом в ее шерстяной плащ, чтобы промокнуть слезы тканью.

По дороге домой ее настроение менялось со страшной скоростью. Мысль о том, что завтра она уедет, ввергала ее одновременно и в восторг, и в меланхолию. Она старалась думать только о том, какой прекрасной будет ее жизнь с Генри Симмонсом. Это тот человек, за которого ей стоит выйти замуж. Как только они поженятся, она посвятит все свое время прославлению Бога. Да, возможно, она обречена. Но до тех пор, пока не знает наверняка, она будет трудиться во славу Господа и Спасителя и любить своего второго мужа.

Когда до ее дома осталось совсем немного, ей стало тревожно. Мэри твердила себе, что это из-за того, что сейчас время обедать и Томас разозлится, потому что ее не было дома, когда он вернулся. Но на самом деле она боялась, что случилось нечто более серьезное. Мэри стала подозревать, что за ней следят, и старалась убедить себя, что это не так.

Но интуиция — потрясающая вещь, в этом она уже убедилась сегодня на примере Констанции.

Именно поэтому, в какой бы ужас она ни пришла, открыв дверь и увидев тех, кто стоит за ней, какая-то часть ее — очень маленькая — была чуть ли не в восторге оттого, что она это предвидела. Она словно знала заранее. Как будто предсказала сама себе, что именно так все и закончится.

Внутри, в гостиной вокруг стола, стояли Томас, Кэтрин, констебль, тот самый капитан стражи, который исполнял наказание Генри Симмонса, и магистрат Калеб Адамс. На столе лежали ее фартук и две вилки с тремя зубьями, те самые, что привез ее отец. Не говоря ни слова, Адамс поднял вверх что-то еще, и, приглядевшись, она увидела сосновую монету размером чуть больше шиллинга с вырезанной на ней пятиконечной звездой Дьявола. Это был тот же знак, вырезанный кем-то на пороге ее дома, который, как подозревала Мэри, они уже обнаружили.

Она могла понадеяться, что они пришли арестовать служанку, но чувствовала, что это не так. Они намерены арестовать ее. В руках магистрата были ее маленькая сумка с вещами и записка, которую она спрятала в сундуке.

Ее камера была в два раза меньше спальни у нее дома, а внешние каменные стены здания кое-где достигали толщины в три фута. Здесь не было очага, поэтому большую часть дня и ночи она куталась в одеяла, которые было разрешено принести ее родителям — ее мать безутешно плакала.