Час ведьмы - Крис Боджалиан

— У Кэтрин самый очевидный мотив, и она выказывала ко мне сильнейшую неприязнь.

— Более сильную, чем матушка Хауленд?

— Пожалуй, нет, — согласилась Мэри.

— И у вас есть подозрения, что матушка Купер вовсе не такой хороший друг, каким притворяется.

— Верно.

— И Айзек Уиллард, разумеется?

— Да.

— Значит, есть и другие, кто может таить на вас злобу.

Мэри посмотрела вниз, на мышиный помет на полу. Его было так много. Здесь была уйма этих тварей, с которыми она делила маленькую темную клетку. Она размышляла над словами нотариуса. Каким образом она превратилась в такое испорченное создание, что нажила себе стольких врагов, но затем повторила про себя последние слова Бенджамина Халла и произнесла их вслух.

— Таить на вас злобу, — пробормотала она. — Таить на меня злобу.

— О чем вы думаете?

— Все это время мы предполагали, что целью проклятия была я, кто-то пытался навредить мне или даже убить меня.

— Продолжайте.

— Бенджамин, это предположение основано на самонадеянности, которая может оказаться неоправданной. Что, если на самом деле жертвой был Томас?

— Что ж, это любопытная версия. Но, увы, в таком случае в первую очередь заподозрят вас. Я не уверен…

— Или Кэтрин, — продолжила Мэри, перебив его.

— Зачем кому-либо проклинать служанку?

— А для чего кому-то проклинать меня? — огрызнулась она.

— Я понял вас.

— Но Томас — это существо достойно всех несчастий, какие бы на него ни обрушились.

— И все-таки, Мэри, кому кроме вас могло понадобиться рушить будущее Томаса и рисковать своим, вступив в сделку с Нечистым?

Мэри не ответила, потому что не знала ответа. Но, скользя взглядом по стенам и маленькому окну, она знала, что весь оставшийся день посвятит размышлениям над этим. Слова Халла навели ее еще на одну мысль, зацепку, но она была не готова озвучить ее.

На следующий день ее родители присоединились к ним, чтобы детальнее обсудить план защиты. Халл описал ей варианты, ни один из которых и близко не гарантировал ей оправдания. Мэри могла заявить, что Дьявол околдовал ее, но сейчас Господь изгнал Его и она более не одержима. Таким образом она бы фактически вверила свою судьбу магистратам. Но один из этих людей, узнав о ее аресте, назвал Мэри поганой женщиной с раздвоенным языком. Ни Мэри, ни Халл не верили, что эти люди пощадят жену, уже просившую о разводе, которая во время того, первого процесса говорила с такой прямолинейностью и откровенностью.

Также она могла отвергать обвинения в колдовстве, настаивая на том, что кто-то другой предпочел Дьявола Господу. Это могла быть Кэтрин или кто-то иной. Ей неизвестно, кто это, — ей известно только то, что она невиновна. Но как она объяснит, почему сразу же не сообщила о своем открытии? Это загвоздка, говорил нотариус. У Мэри не было логичного объяснения, которое, по мнению Халла, могло бы обелить ее.

К этому всему добавлялся адюльтер. Магистратам наверняка станет известно о ее прогулках в гавань и на склад Валентайна Хилла, и они сопоставят ее записку, влечение к Генри Симмонсу и его — к ней. Он также должен будет предстать перед советом, но к тому времени ее труп, скорее всего, уже будет качаться в петле на площади перед ратушей. Мэри утешалась тем, что они не бросили Генри в тюрьму. По словам Халла, он хотел признаться, что участвовал в заговоре с целью похитить жену Томаса Дирфилда, и предстать перед судом вместе с Мэри, но нотариус отговорил его, поскольку полагал, что обвинение в измене будет отклонено. Нет доказательств. Да, магистраты видели подлинное письмо Мэри — уловку, чтобы сбить всех со следа, когда она сбежит с Генри Симмонсом, — но Мэри может заявить, что писала его в забытьи, но Господь снизошел к ней, и разум вернулся к ней.

— Возможно, — тихо говорил Халл, размышляя вслух, — вы больше не могли выносить жестокость и плохое обращение Томаса. В таком случае вы писали письмо в страхе перед мужем и готовы были предпочесть смерть — и лучше Небеса — долгой жизни на земле с ним.

— Да, — согласилась Мэри, — возможно, что-то подобное может сработать.

От холода у нее немного стучали зубы, и мать набросила ей на плечи одеяло.

— К сожалению, — вмешался ее отец, — это очень рискованно, потому что самоубийство всегда предполагает абсолютнейшее расстройство рассудка и попирает мудрость нашего Господа. Они могут заявить, что подобное помешательство само по себе есть признак одержимости.

Мэри смотрела то на отца, то на нотариуса. Она была не в силах взглянуть на опечаленное лицо матери.

— Тогда вот что, — предложила она. — Возможно, я написала письмо именно потому, что кто-то меня околдовал. Осенью кто-то оставил во дворе вилки с целью отравить меня. Мы можем заявить в ратуше, что тот человек преуспел: он отравил мои сознание и рассудок.

— И этот человек — злобное дитя Кэтрин Штильман? — спросила Присцилла.

— Скорее всего, это она, — заметил нотариус. — Но мы с Мэри решили, что есть и другие, со своими наветами и обидами.

— Причем необоснованными, — дополнила Мэри, словно это имело значение. Но она хотела, чтобы родители знали: у матушки Хауленд, Айзека Уилларда и им подобных нет оснований желать ей зла.

— У тебя есть еще сомнения, что Кэтрин Штильман заслуживает подобного обвинения? — спросила Присцилла.

— Да.

— Почему? Она злобная тварь!

Мэри вздохнула и продолжила:

— Возможно. Но это не делает ее прислужницей Сатаны. Хотя вчера мне пришло кое-что на ум. Что неудивительно, здесь мне только и остается, что молиться и думать.

— Продолжай, — попросил Джеймс.

— Во-первых, мы не имеем права утверждать, что заклятие с вилками и пестиком направлено на меня.

— Конечно, имеем! — воскликнула ее мать.

— Нет. Его целью могла быть и сама Кэтрин. Ею мог быть и Томас. Могли быть Томас и я — муж и жена. Бенджамин, скажите мне кое-что.

— Конечно, спрашивайте.

— Если Томас может быть жертвой, не способен ли он с той же вероятностью быть охотником? Почему никто из нас не предположил, что Томас мог столкнуться с Дьяволом? Что он и есть самый преданный Его слуга?

Все смотрели на нее, и в камере стало тихо.

— Я говорю серьезно, — продолжила Мэри. — Разве он не мог закопать вилки, вырезать метку Дьявола на пороге? Или это не его дом?

— Он… — Халл запнулся. — Он мужчина.

— Для Дьявола это принципиально? Я не знала.

— Нет, конечно, нет, — ответил Халл. — Я только хотел сказать…