Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон

–Ладно. Такие дела. Разуй уши и слушай.

Первая девушка, в которую я втюрился, была та черноволосая красотка, что жила в квартале от меня, когда я еще в школу ходил – вКоншохокене, штат Пенсильвания. Ей исполнилось шестнадцать, мне – семнадцать, и уее папаши был яблоневый сад. Круто, да? Целый гребаный яблоневый сад. Это вам не Судеты. Ну, все одно, он мнил себя аристократом, а мой старик, он вкалывал вКутцтауне. Короче, сбежали мы с ней. Добрались аж до Юнис, штат Нью-Мехико. Пешком, на попутках, так и этак, спали под открытым небом, а то и под дождем, она слегла с пневмонией и померла в больнице вКарлсбаде.

Я потрясен. Я сокрушен. Да что там, я вполном раздрае.

Ну, я сам не знал, что делаю. Завербовался на корабль, что шел вКулун. Так не успел сойти на берег, как напоролся на девицу по имени Апельсиновый Цвет. Ну, то есть, я даже не спрашивал. Может ее звали Сунь Юнь Синь, почем мне знать? Я ей понравился, она – мне, вот мы и отправились поразвлечься… ну, сам понимаешь. Это ж круто, когда двое юнцов… ну, конечно, расовое смешение, Запад сВостоком, все такое, ну и что? Круто, да и весь сказ, и ведь мы тут толкуем об том, чтоб слить дурные воспоминания, так? Я был с ней нежен, она к невинному юноше тоже питала уважение, и все было зашибись, пока мы не дошли до улицы Трех Нефритовых Шкатулок, или как там ее, где находилось уютное местечко, которое нам посоветовали, и тут на нас налетает какой-то психованный торчок, которого вштырило так, что он сначала укокошил жену и троих детишек, а потом выскочил на улицу, размахивая кукри – ну, сам знаешь, такой тесак, с которым непальские гуркхи воюют и охотятся – и протыкает им насквозь эту лапулю по имени Апельсиновый Цвет или как ее там, так что вот она лежит у моих ног в луже крови, а этот псих убегает с криками по улице Трех Нефритовых Шкатулок или как ее там.

Ну, вот я иговорю. Я весь раздавлен. И вголове помутилось. Стою на коленях и вою от горя, а что еще тут поделаешь?

Короче, отвезли меня обратно вАмерику приходить в себя, и положили в госпиталь для ветеранов войны, хоть я ине ветеран никакой, но тут дело такое, видишь ли, они там решили, что гражданский флот все равно флот. Ну, короче, я там и трех дней не пролежал и познакомился с конфеткой по имени Генриетта. Голубоглазой блондиночкой с фигуркой что надо, такой всей из себя теплой и ласковой.

Ну, и она на меня тоже запала – видела ведь, что мне нужен курс лечения на бульончиках и грелках, вот она и проскальзывала ко мне в палату, пока охранники дрыхнут, и сразу ко мне под одеяло. Короче, втюрились мы друг в друга, а как я на поправку пошел, стали выходить в пиццерию, там, или в киношку на детский сеанс. А как мне подошло время выписываться, она и говорит, переезжай, мол, ко мне, так нам обоим лучше будет. О’кей, говорю, о чем речь, я только за. Ну, переехал я кней со всем своим барахлишком, и не проходит и трех недель, как она садится в автобус №10 до центра, дверь защемляет ей левую ногу, и автобус волочит ее за собой полквартала, пока до шефа не дошло, что стук, который он слышит – это ее голова колотится о мостовую.

И остался я съемщиком четырехкомнатной квартиры вСан-Франциско, и ты скажешь, что это ведь классно, при нынешнем-то напряге с жильем, но поверь мне, приятель, без любви даже Тадж-Махал покажется задрипанной меблирашкой. Да и не мог я там оставаться весь в развале, раздрае, нюнях и соплях.

Знаю, знаю, не стоило мне этого делать, но так уж вышло, что я спутался с женщиной старше меня. Ей шестьдесят один, мне двадцать, и ради меня она готова была на все! Да ладно, сам знаю, что это все равно что извращение, но я тогда мало чем от калеки отличался, так? Все равно что птенец с перебитым крылом. Очень мне тогда ласки не хватало, чтоб в себя прийти, а она оказалась все равно что лекарством… ну, старовата немного, но, блин, кто сказал, что шестидесятиоднолетняя женщина не нуждается в капельке внимания?

И все у нас с ней было зашибись, честное слово, зашибись; япереехал к ней на Ноб-хилл, мы с ней гуляли подолгу, в оперу на Бизе ходили, на венгерский гуляш на Жирарделли-сквер, прямо и открыто обсуждали с ней стимуляцию клитора иПанамский канал. И все шло как по маслу, пока как-то ночью мы с ней не увлеклись слишком уж Камасутрой, да так, что ее инфаркт шарахнул, и врезультате я снова оказался в свободном плавании, один-одинешенек в житейском океане, в поисках родственной души, что помогла бы мне скрасить одиночество.

Потом как-то так вышло, что я почти без перерыва познакомился сРозалиндой, которая подцепила полиомиелит и отказалась встречаться со мной, потому как до конца жизни осталась в инвалидной коляске; сНормой, которую ее же собственный папаша укокошил, потому как она черная встречалась со мной белым, а ему не нравилось, что она станет черной домохозяйкой для какого-то беложопого парня, а не первой в мире чернокожей женщиной-трансплантологом; сШармейн, с которой у нас тоже все было зашибись, пока на нее на стройке, на которой она подрабатывала, чтобы оплатить обучение на архитектора, не уронили с лесов шлакоблок; сОливией, стюардессой, с которой у нас, даже несмотря на политические разногласия, все тоже было зашибись, пока при посадке вТусон они не промахнулись мимо посадочной полосы, аФедеральное управление гражданской авиации не прислало мне все, что от нее осталось, в урне, подозрительно смахивавшей на вазу эпохи династии Син; потом были Фернанда, Эрвина иКоринна – все трое плохо кончили, спутавшись с женатым мужчиной; и, наконец, я познакомился сТерезой… будем называть ее Терри, так ей самой больше нравилось, я увидел ее на бегах, мы ставили на одну лошадь, на двухлетка по имени Восход Лео, и подошли к окошку букмекера одновременно, и яее и спрашиваю, какой у нее, мол, знак зодиака – потому как подслушал, на кого она ставит – а она отвечает, что, мол, Дева, а яи говорю, что тоже Дева, а потом спрашиваю, какой у нее восходящий знак, а она отвечает, что, конечно же, Лев, а яговорю, что у меня тоже, и вот мы с ней уже встречаемся чуть ли не каждый день, и она дарит мне серебряный браслет с моим именем на одной стороне и«ОТ ТЕРРИ СЛЮБОВЬЮ» на другой, а ядарю ей две нити самого что ни на есть натурального искусственного жемчуга, и унас уже и дата свадьбы назначена, и объявления напечатаны где-то там, и язнакомлюсь с ее родителями, а она с моими не может, потому как я их уже лет двадцать как не видел, и все у нас зашибись, и вот она едет вБеверли-Хилс приглядеть себе серебряных украшений уГорхема, чего-нибудь простого, но изысканного, а там на тротуаре люк крышкой не прикрыт, и она в него и падает, и ломает позвоночник в одиннадцати местах, а еще шею и обе руки.

И вот моя детка не выходит из комы, и ее девять месяцев держат на искусственном дыхании, а потом ее папаша на четвереньках пробирается к ней в реанимацию и перегрызает шнур питания, чтобы она обрела, наконец, заслуженный покой.

Вот такие дела, вкратце и не очень. И вот он я – потрясенный, сокрушенный, в раздрае, не совсем в себе, раздавленный, расплющенный, мрачный, равнодушный, униженный и оскорбленный, оставленный на обочине жизни. И что ты на это скажешь?

И смотрит на меня.

А я на него.

–Уффф,– фыркает он.– Вот и жди от людей капельку сострадания!