Пестрые истории - Иштван Рат-Вег

В Риме варвар-император воздвиг храм своему любимому богу Солнца, устроенный со всей помпезностью сирийского культа. Потом дошла очередь и до жертвоприношений. Жрец-император слегка растянул губы в улыбке: уж не воображают ли в Риме, что его бог удовольствуется вынутыми из рассола волами и козами? Даже если и свежатинку… так от нее богу достанутся только внутренности, потому что мясо насадят на вертел и съедят жрецы.

Вот еще. Ваал великий бог, ему нужна человеческая жертва. И Риму пришлось терпеть: по приказу сумасшедшего мальчишки по всей Италии собрали самых красивых мальчиков и прикончили их на алтаре чужого бога. Не только красота принималась во внимание при отборе. Требовалось, чтобы дети происходили из знатных семей, чтобы их отец и мать были живы, потому что родительская боль усиливает ценность жертвы перед Ваалом.

Взбесившийся малец проявил заботу и о семейном счастье своего любимого бога. Он его женил. Это, пожалуйста, примите буквально. В невесты Солнцу он приглядел богиню Луны Астарту. Ей был посвящен богатый храм в Карфагене, значит, вместе со статуей богини полагалось привезти в Рим и храмовую сокровищницу — приданое невесты. Свадьба проходила обычным церемониалом. По приказу императора вся Италия должна была в тот день ликовать и веселиться, хотя всеобщую радость несколько омрачал другой приказ императора: каждый в меру своих возможностей должен сделать свадебный подарок молодоженам.

Император-молокосос и себя воображал богом, не связанным никакими рамками морали, богом, которому все дозволено. Его правление было не чем иным, как чередой таких вывертов, каких мир еще не видел.

Следуя примеру Ваала, он тоже женился. Взял девушку из старинной патрицианской семьи, но тут же развелся с ней. Важная причина вынудила его к этому: он обнаружил на ее теле родинку.

В другой раз взял невесту еще знатнее: похитил из святилища вечного огня девственницу-весталку и принудил ее стать своей женой.

Такое беспримерное надругательство народ Рима не мог стерпеть. Люди начали негодовать, поднялся ропот, император посчитал нужным как-то оправдаться перед сенатом. Оправдание было простеньким: «брак жреца и жрицы — дело обыкновенное». Естественно, очень скоро весталка ему надоела, и он отринул ее.

Мне неприятно писать об этом, потому что мне отвратительны извращения, болезненные страсти, и все же не могу не сказать, что этот безусый юнец попробовал-таки и любви мужчин. Более того, вполне насытился ею. Его окружение кишело подобными типами, а он награждал их военными чинами и доходными придворными должностями. Из танцовщика у него получился городской префект, из циркового возницы — начальник стражи, из брадобрея — начальник снабжения продовольствием.

С этой его порочной страстью связаны его привычка одеваться в женское платье и стремление во всем быть похожим на женщину. Однажды он устроил во дворце балетный спектакль «Парис и Венера», в котором сам танцевал в роли Венеры. В другой раз созвал всех проституток Рима, сам лично председательствовал на этом сборище, да к тому же одетым в официально признанный хитон уличных девиц, держа перед ними слово об их правах и обязанностях.

Свою божественную персону он ублажал соответственно своим собственным фантазиям. Спал на ложе из кованого серебра, подушки и матрац были набиты пухом, выщипанным из-под крыльев фазанов. Купался в розовой воде и благородных винах. В Риме он один носил шелковые одежды, что по тем временам считалось неслыханной роскошью: за фунт шелка давали фунт золота!

Если выезжал, то демонстрировал себя народу в повозке, обитой золотом или серебром. Обычную конную упряжь не считал достойной: его везли запряженные слоны, львы, тигры, олени, а уж коли каприз такой случится, то дышло навешивали на шею четырем обнаженным девушкам. В таком случае он сам лично погонял их, а чтобы они не стеснялись, сам стоял на передке обнаженным.

На его пиршествах обычно подавали двадцать два блюда. Каждое из них было порождением мотовства. Следуя пресловутым обычаям древних римских гурманов, он допускал к столу исключительно редкие и дорогие блюда. Язычки павлинов и фламинго, мозги попугаев и соловьев, верблюжьи ноги, какая-нибудь редкая рыба не из ближних вод, а из самых что ни на есть дальних морей. От себя он добавлял к рецептам изготовления блюд свое собственное изобретение: роскошные и изысканные блюда он распорядился приправлять растертыми в порошок жемчужинами, амброй и золотым порошком.

Его пиршества имели еще одну пикантность: на них разыгрывали и бесили соседей по столу. Лучше сказать, лизоблюдов. Бывало, приказывает запоздать с подачей, подождет, пока у тех зубы не защелкают с голоду. Тогда прикажет подавать яства, одно аппетитнее другого, только каждое из них — муляж: из воска либо мрамора. В утешение одаривал их дорогими серебряными сосудами, когда же, придя домой, их открывали, из них так и сыпались змеи, лягушки, скорпионы и прочие гады.

Изысканной шуткой у него за обедом считалось уложить своих параситов на подушечку, наполненную воздухом. По знаку императора слуги выдергивали затычку. Воздух со свистом выходил, подушечка спускалась, а почтенный гость оказывался на полу.

А иной раз измысливал шутку куда злее. Напоив парасита допьяна, оттаскивали пьяного в другой зал, а там, протрезвев, он обнаруживал себя в совсем другой компании: львы, тигры, медведи и волки кружили возле него. Игривый настрой хозяина все-таки не означал еще, что его сотрапезник отдан на растерзание диким зверям. Это были усмиренные хищники, зубы у них были заранее вырваны, когти подрезаны.

Кем же были его сотрапезники? Лижущие пятки царедворцы, евнухи, мальчики для утех, танцовщики, брадобреи, цирковые возницы вперемешку с девицами в легких одеждах и с легкой моралью. Однажды он почтил приглашением к царскому столу 40 избранных гостей. Круг приглашенных состоял из 8 лысых, 8 косоглазых, 8 сарацинов, 8 пузатых и 8 подагриков.

Так развлекался самодержавный владыка самой могущественной империи древнего мира. А чтобы наглядно демонстрировать всему свету эту неограниченность власти, его свихнувшиеся мозги порождали одну бредовую идею за другой.

Таков был его приказ достать десять тысяч крыс. Авторы его хроник не говорят, живыми или дохлыми следовало доставить их пред очи его, умалчивают и о том, что он с ними делал. Такое впечатление, что большие цифры и огромные живые массы возбуждали его болезненное воображение, потому что потом он пожелал наслаждаться видом сразу десяти тысяч кошек, а потом таким же количеством куниц.

Без сомнения, самым бредовым его приказом был приказ о сборе паутины. Массе людей, обливаясь потом, пришлось собирать паутину, пока ее не наберется тысяча фунтов, говоря нагляднее, пять центнеров. Лампридий[85] не сообщает, хотел ли он сложить паутину в копну, либо отмерять мешками добычу этой совершенно безумной охоты.